Он бы мог всем посоветовать, куда можно засунуть их религию. Но только лучше это сделать через книгу. Он писал и писал. Ну и что, что Валентиныч артачится. Придет и его, Денисов, час, и книга откроет многим глаза на действительное положение вещей, заставит задуматься, что почем…
И через несколько дней должны уже были вернуться Мирослава с детьми. Но Вишнякова несколько смущал характер ее последних писем. Их словно пропитывала приторная елейная благодать. Читать их было почему-то неприятно. Как и видеть бесчисленные изображения храмов и икон на присылаемых женой фото. Кипр – республика православная, и все храмы Мирославе нужно было почему-то непременно посетить. И детям она голову тем же самым забивала… Это вместо нормального отдыха!
Киккский монастырь! Ну, надо же. Понятное дело, там прекрасные фрески, отменная мозаика и намоленная вода, которую Мирослава намерена привезти с собой через границу. И сувениры дешевле. Но к чему еще и описания бесед с батюшкой, который знает русский язык?
– Дениска! Ты даже не представляешь, какой мир и покой теперь в моей душе! – воодушевленно начала жена, едва они поцеловались в аэропорту, куда он приехал встречать семью после возвращения. – Ты же знаешь, я никогда не была богомолкой. Но то посещение храма возле клиники просто все во мне перевернуло. Я постоянно вспоминаю роман, который ты зачем-то переделал. Ну, честное слово, не надо поворачивать все в другую сторону, теперь я это вижу отчетливо…
– Мира! – прервал он, взяв жену за руки и посмотрев ей в глаза. – А вот теперь послушай меня. Вся эта душеспасительная трепотня про доброго Боженьку… Прости меня, но я уже вырос из всего этого.
Настала пауза, длящаяся до неприличия долго.
– Что с тобой? – наконец тихо спросила Мирослава.
– Со мной все хорошо, – твердо и спокойно ответил Денис. – И с тобой все хорошо. Но я не пойду больше в храм, ты должна это знать. Наверное, тебе не стоит вникать, почему, но… Все так хорошо не потому, что кто-то там сидит на облаках, а служители его культа дергают за ниточки наивных душ. Мирослава, я умоляю тебя. Повзрослей. И пойми – да, сто раз да, это не более чем розовые сопли.
– Сопли! – рассмеялась Катюшка. – Папа сказал «сопли»!
– Папа сказал, поехали домой, – сухо сказал Вишняков. – Папа устал как собака, но все успел к вашему приезду. И ремонт закончить этот адский, и обе книги писал как проклятый…
– Как проклятый… – тихим эхом повторила Мира.
Она ходила по их квартире, вглядываясь в непривычную обстановку. Денис сменил буквально все – от мебели до кафеля в санузле. Армия профессионалов, которых он нанял, в рекордно короткие сроки, за три недели, превратила их подобшарпанное жилье в шикарные апартаменты.
– Все такое богатое… и чужое, – пробормотала Мирослава. – Как ты сказал… адский ремонт? Нет, мне нравится… но тут, понимаешь… холодно. Душе холодно.
– Да перестань, – раздраженно отмахнулся писатель. – Душа. Никто никому душу не продавал. Просто надоело врать. Никого там, наверху, нет. А если и есть, то ему на нас наплевать. И заруби себе это на носу, милая. И не приучай к вранью детей. Кстати, детей надо бы отдать в хорошую закрытую школу, средства будут. Не там мы поддержку искали тогда, и не там нашли, и… и хватит об этом.
– И ты сам чужой, – пряча глаза, сказала Мирослава. – Ты другой…
Дети испуганно притихли.
Денис скрипнул зубами:
– Порой не понимаю просто, чего вам, женщинам, надо, – бросил он. – Прости, но это бред какой-то. Шизофренически-православный. Острое «православие головного мозга». Не обижайся, но это уже перебор… И еще раз прости, но мне надо работать.
Он лег около пяти утра, ночевал в гостиной на диване, чтобы не будить жену, а наутро в кухне его ждала записка: «Мы уехали к родителям на дачу».
– Ну и замечательно, – пробормотал Вишняков. – Изумительно!
Именно тогда, когда дела пошли на лад, когда он все сделал для того, чтобы им… ей было хорошо и уютно…
Денис шваркнул об пол первую попавшуюся кружку со стола.
Значит, он чужой?! И это после того, как он пытался обустроить их семейное гнездо?! Может, Мира действительно рехнулась вслед за… как там выразился Валентиныч? – укоренившейся в этом грязном мире религией?! Эдакое коллективное разъедающее бессознательное, настоящий опиум для народа…
Врачи утверждают, что применение опиума вызывает зависимость и приводит к смерти, но разве с религией не то же самое? Вот только агрессивного неприятия чужой точки зрения у наркоманов не возникает…
Вишняков медленно натянул на себя одежду и вышел на улицу. Сумрачное предгрозовое небо не прибавило настроения. Еще не хватало вымокнуть… Вроде бы дождя не обещали. Писатель бесцельно бродил, не замечая, где бродит, и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Он напомнил самому себе сосуд с двумя несмешивающимися жидкостями. Если взболтать, получится на какое-то время невразумительная пузырчатая смесь. Сейчас его взболтали. Неизвестно, что лучше – быть в неопределенности или выбрать что-то одно. Как хорошо было когда-то. Светло и беспечально. Они были молодыми… Но разве сейчас жизнь уже прошла? Глупость какая. Дело не в этом.
На Дениса вновь тошной волной накатили воспоминания об их встречах с дьяволом. Да, по фактам получается, что дьявол стал добрым помощником, проводником по жизни. Он решает его проблемы и по мелочам, и по-крупному. Но…
Но почему так тяжело на душе? Где то состояние легкости и покоя, которое не оставляло Дениса с тех пор, как им позвонили с извинениями из клиники? Что осталось у него теперь после того, как ушла Мирослава? Пустота и мрачность. Он чувствовал правду от ума, а не от сердца. Мира – это его сердце. А он… Он сам и есть дьявол в сердце ангела. Каково-то ей с ним? Он совершенно не думал, что она там, без него, может быть, как обычно, спокойной и довольной. Она не так устроена. И что же это получается? Что, поселив дьявола в свое сердце, он, Денис, сам начал свое разрушение? И не только свое. Он стал разрушать собственную семью и свою любовь…
Да наплевать, на чьи деньги сделан ремонт! Просто он сам столько не зарабатывает… Даже на Олафе. Дьявол-то, конечно, уверял Дениса, что тот просто не ценит свой труд. Ну, положим, ценит. Только страна не разделяет его оценку, гонорары невелики. Впрочем, при чем тут даже страна? Речь о том, какую сторону выбрать. Он, Денис, сам невольно назвал ремонт «адским». М-да, оговорочка по Фрейду…
А что тут думать? Он очень соскучился по жене. По их прежним дням. По ее ласковым рукам. По их ссорам даже. Ведь милые бранятся – только тешатся. Так у них всегда и было. А сейчас между ними медленно, но неотвратимо разверзается трещина непонимания. Настолько глубокая, что заглядывать на дно совсем не хочется. Там, в глубине, разгораются язычки пламени. Кого они ждут? Может быть, его, Дениса Вишнякова?..
Над головой внезапно разорвалась серая пелена, и солнце нежно позолотило края облаков. Где-то послышался колокольный звон. Писатель огляделся. Если даже и был где-то неподалеку храм, не видно ни крестов, ни куполов. Только звон. Слышит звон, да не знает, где он.
