В этом жесте она распознала: «Ну! А я что говорил!»
Инна не поверила ни подполковнику, ни Кузьмичу. Первый от радости, что беглянка поймана, мог наговорить все, что угодно, лишь бы она согласилась сотрудничать. Лишь бы не артачилась, не объявляла голодовку, не требовала с ходу адвоката.
Второй, выпив к тому моменту, моменту ее ареста, почти бутылку водки, мог радоваться любому вранью.
Им она не верила. Она верила высокому парню в красных кедах. Выглядел он довольно странно. Держался отстраненно. Вопросов задавал немного, все по существу. Выслушав ответы, молча кивал. Верил или нет, было непонятно.
Так вот он единственный не разделял оптимизма подполковника и Кузьмича. Единственный, кто не пообещал ей ничего. Со вздохом подтолкнул в спину к машине, и все.
Потом ее каждый день допрашивали, допрашивали, пытались запутать разными завуалированными вопросами. Не вышло. Она четко говорила одно и то же. Она говорила правду.
С ее помощью был составлен композиционный портрет того человека, с которым она обменялась термосами в день взрыва. Его же она опознала на записях с камер видеонаблюдения, установленных на соседнем с судом здании. Он прогуливался, курил за десять минут до начала процесса. Его же впоследствии опознал кто-то из свидетелей. Сидел с ним рядом на самом последнем ряду в момент судебного заседания.
– Но зачем он там был?! – изумилась она.
– Видимо, в его кармане был пульт дистанционного управления, – ответил ей подполковник, он все время ее допрашивал, почти всегда только он один. – И он нажал кнопку, как только вы нагнулись, чтобы поставить сумку под стул мужчины.
– Странно, я его не видела. Не заметила.
– Он хорошо маскировался.
– А в журнале он был зарегистрирован?
– Конечно. Но загвоздка в том, что паспорт его оказался фальшивым. Нет и не было такого человека. Вот так-то, гражданка Комарова.
– И что теперь? Вы его не найдете?
– Ищем, – туманно отвечал подполковник. – Молитесь!
– А мне-то зачем за него молиться?
– А затем, гражданка Комарова, что он единственный свидетель ваших утверждений, что вы не виноваты. Единственный.
– А как же Олег Казаков? Он же попросил меня встретиться с этим человеком. Послал в этот зал заседания якобы понаблюдать. Что он говорит?
– А ничего он не может сказать в вашу защиту, гражданка Комарова.
– Почему? Идет в отказ? – Она с пониманием кивнула.
– Нет. Никуда он не идет. Да уже и не пойдет, – подполковник порылся в документах, вытащил короткую справку. – Вот… Пришло вчера вечером из мест лишения свободы, где отбывал свой срок Казаков. Помер он.
– Помер? Но от чего? Болел?
В ушах, как по приказу, зазвучал насмешливый голос Казакова. Приятный, чуть насмешливый.
– И болел в том числе. Печень его буквально разваливалась.
– А что еще?
– Наркотики. Как уж он их там доставал, через кого, неизвестно. Но умер от передозировки. Был бы здоров, выжил бы. А с такой печенью… Шансов не было. Так что подтвердить ваши слова или опровергнуть их он уже не сможет. Вся ваша и наша надежда на человека, которому вы отдали свой термос с чаем и у которого забрали другой. Если мы его поймаем, если он подтвердит вашу неосведомленность, то, возможно, вам удастся избежать сурового наказания.
– А те, кто…
Она запнулась. Выговорить: «Кто пытал мою мать», у нее до сих пор не выходило. Как не выходило все это представить. Ей уже сообщили, что тело матери забрала очень дальняя родственница. И похоронила. И Инна была отчасти даже этому рада. Видеть муку на лице покойной матери она не смогла бы.
– А те, кто ждал меня в квартире? Их личности установлены?
– Предположительно да. Поиск ведется. Но шансов немного. Так что, гражданка Комарова, молитесь.
Она не молилась, не умела. Она проклинала. Себя. И втайне от подполковника Самоварова считала себя очень виноватой.
Она же не дура, господи! Она же должна была предполагать, что человек, отдающий ей приказания из мест лишения свободы, замутил какое-то зло. Человек, шантажом заставивший ее это сделать, не мог послать ее на доброе дело. И в глубине души она что-то такое чувствовала, когда забирала из рук мужчины термос, показавшийся ей слегка тяжеловатым. Это не было прозрением, скорее легким подозрением. Очень легким, почти не осязаемым, тут же растворившимся. Потом, уже сидя за мужчиной с дамой, все время высокомерно всех оглядывающей, Инна подумала, что Казаков вполне мог через нее передать наркоту. Делал же он это раньше. Что мешало сейчас? Не передать, поправила она себя, заслушав адвокатов сторон, а подбросить. Дядька оказался скандальным. Ни в коем случае не хотел идти на мировую и прощать зарвавшихся молодчиков, которые нанесли ему телесные повреждения.
Почему бы его не скомпрометировать? Подбросить ему сумку с термосом, в котором находился тайник, а в нем наркотики. Почему нет?
Прозрела она в то мгновение, когда ставила сумку под его стул. Просто прострелило в мозг, будто шилом проткнуло.
«Погодите! – подумалось тогда. – А как же отпечатки пальцев? Она же лапала своими пальцами этот термос. Саму сумку, пакет с бутербродами…»
Потом какая-то девушка, кажется, свидетель со стороны ответчиков, ударила ее ногой в бок, отбрасывая почти на метр. И она поползла. Быстро, по-звериному. Потому что поняла, что могло быть в термосе. Поняла за мгновение до взрыва.
Но не крикнула! Не предупредила об опасности, а трусливо скрылась. Обрадовалась, что осталась жива, и скрылась. И долго потом путала следы. И даже не попыталась пойти и сдаться властям, чтобы они смогли поймать и наказать…
А кого?! Кого, кроме нее, они должны были наказывать? Она виновна! Она!
Горло снова заложило. Сначала она все думала, что это от холода в камере. Теперь поняла. Это от слез, которые она все никак не могла выплакать. Глаза оставались сухими. А вот душу терзало. Душило презрение к самой себе.
У нее ведь даже не хватило смелости сознаться в подлоге документов при оформлении квартиры. Нотариус, она точно знала через Кузьмича, отказался от дачи показаний. Назвал все это бредом. И предъявить ему было нечего. Документы были составлены по всем юридическим правилам. Вот и она промолчала. Не созналась, что обманом завладела квартирой.
– Ты не причинила никому вреда тем самым, Инна, – уговаривал ее молчать Кузьмич, добившийся свидания. – А вот себе лишними откровениями можешь навредить.
– Они же знают, – вяло протестовала она.
– Они не знают. Они предполагают. Доказательств нет. Как нет никаких доказательств того, что ты когда-то по глупости и молодости что-то такое кому-то передавала. Тот человек, который тебя посылал, уже сидит немалый срок. Станет ли он себе добавлять еще что-то?
