Оно хорошо стучало, ровно. Его стук не предвещал ранних инфарктов. У нее всегда было отменное здоровье. У мамы не было с ее здоровьем проблем с ее раннего детства. У мамы начались проблемы много позже. Когда ее дочь выросла и затащила ее в чудовищный переплет, стоивший ей жизни.
Инна судорожно втянула носом воздух, задержала его в себе, с силой выдохнула через рот. Сердце по-прежнему стучало ровно. Ровнее прежнего. Почему оно так? Так правильно работает? Почему не сбивается с ритма от горя, которое сидит у Инны глубоко внутри гнойным нарывом? Почему не разрывается от страха за будущее хозяйки? Может, потому что оно лучше ее мозга понимает, что будущего никакого у нее нет? Жизнь ее скоро закончится. И этот методичный ровный стук нечто иное, как обратный отсчет?
Скорее всего, скорее всего.
Инна выпрямилась, села на кровати. Нашарила теплые меховые тапки, которые купил ей Кузьмич. Она тайком про себя его именно так и называла. При общении называла дядей Сережей. Запахнулась в теплый длинный халат, который тоже он ей купил, и побрела к окну.
Сильный дождь, начавшийся еще ночью, смазал все краски заканчивающейся весны. Листья деревьев, трава, дальний край озера – все казалось серым. Как ее жизнь. Как ее внешность. Инна скосила взгляд на зеркальные дверцы одежного шкафа, приобретенного хозяином на какой-то барахолке.
Он утверждал, что шкаф старинный, сделанный рукой знаменитого мастера. Инне он показался просто старым. С растрескавшимся от старости лаком, почерневшими по углам зеркалами, скрипучими петлями. Вид его нагонял на нее еще большую тоску. И в зеркала она старалась не смотреться.
А сейчас вот посмотрела. И увидела среднего роста худенькую девушку, кутавшуюся в длинный теплый халат. С невыразительным лицом, опухшими от слез глазами. Волосы были чистыми, распущенными по плечам. Но и они не представляли никакой значимой ценности в ее облике. Странно, что Кузьмич находил ее внешность замечательной.
Может, он того – допился, в смысле? И в каждом чёрте ему видится ангел?
С первого этажа потянуло запахом жарившегося бекона. Инна поморщилась. Этот мужик гробил себя не только водкой. Он еще отвратительно неправильно питался. Все старался пережарить до хруста. Сильно посолить. Поперчить. Полить майонезом и кетчупом. На завтрак ничего, кроме жареного бекона и яиц, не употреблял.
– Вы так загнетесь лет через пять, – предрекла она ему вчера за ужином.
– Никто не знает, кто когда загнется, Инна, – произнес он с беспечной улыбкой.
Тут же понял, что сморозил что-то не то, и примолк. И доедал магазинные пельмени с майонезом уже молча. Сегодняшний завтрак будет обычным: жареный бекон, жареная картошка, маринованные покупные огурцы.
Желудок Инны протестующе заныл. Он не привык к такой еде. На завтрак он привык получать молочную кашку. И слабо заваренный чай. И здесь она уже несколько раз себе ее варила и даже пыталась накормить этим Кузьмича. Он капризничал и не ел.
Инна прошла в узкую дверь, за которой располагалась крохотная душевая, совмещенная с туалетом. Стены были непокрашенными. Пол просто залит бетоном. У хозяина так и не дошли руки доделать этот санузел. Но сантехника была установлена, причем не из дешевых.
Она приняла душ, почистила зубы, зачесала волосы высоко наверх, скрутив «бараночкой». Вернувшись в отведенную ей спальню, надела спортивный костюм – очередной подарок Кузьмича. Он категорически не брал у нее денег. И пошла вниз, в кухню.
– Доброе утро, – поздоровалась она, входя.
– Привет. – Он не повернулся от плиты, энергично вымешивая деревянной лопаткой жареный картофель. – Завтракать со мной будешь?
– Завтракать буду, но готовить буду сама.
Он потеснился у плиты. Она сняла с крючка маленькую кастрюльку, всыпала овсяных хлопьев, влила молока, поставила на свободную конфорку. Скосила взгляд в его сковороду. В самом центре картофельных долек плавился громадный кусок сливочного масла.
– Вы себя просто убиваете, – произнесла она со вздохом. – Разве так можно, дядя Сережа? Вы же умный человек, должны понимать.
– Понимаешь, Инна… – его рука с зажатой в ней деревянной лопаткой повисла в воздухе. – Если я так сразу, вдруг, посажу свой организм на правильное питание, лишу его канцерогенов и всякой другой дряни, он не выдержит. Он примется мне мстить. Водки его лишил! Так еще и пожрать не дам как следует! Он отомстит мне какой-нибудь страшной болезнью. А этого допустить никак нельзя. Будут, обещаю, будут и кашки и творог. И может, даже и йогурты, хотя я их ненавижу! Но потом. Когда-нибудь потом. Вот увидишь.
– Я? Увижу? – Она методично помешивала разбухающие в молоке овсяные хлопья. – Сомневаюсь.
– Почему? Ты куда-то собралась? Собралась меня бросить?
Он скосил на нее взгляд. Она почувствовала на своей макушке его дыхание. И на пару минут задумалась.
А хотела бы она остаться здесь – в его небольшом, не до конца обустроенном холостяцком доме? Доме, стоящем поодаль от другого жилья, почти на берегу старого озера, снабжающего округу полчищами комаров и развлекающего жителей лягушачьим хором? Смогла бы каждый день просыпаться в этом месте, засыпать? Даже не беря в расчет какие-то отношения между ними, которые со временем могли возникнуть. Просто, без отношений, просто в этом доме смогла бы остаться навсегда?
Странно, но ответ «да» всплыл слишком быстро. Он буквально выпрыгнул, как поплавок удочки из темной озерной воды.
Странно…
– Я не собираюсь вас бросать, дядя Сережа. Вы прекрасно знаете, что собираться мне как бы некуда, но…
– Но?
Он подхватил сковороду с огня, отнес ее на стол, поставил на деревянную подставку.
– Вы же умный человек, вы понимаете, что прятаться долго не получится. Они все равно найдут меня.
– Кто? – спросил он тихим голосом.
И она снова почувствовала на своей макушке его осторожное дыхание. Значит, он подошел слишком близко и замер за ее спиной, и рассматривает ее шею и уши. И она покраснела. Как бывало уже не раз, когда она вдруг замечала, что он смотрит на нее как на женщину, а не как на друга. Ее это не пугало. Ничуть. Ее это волновало. Это было запретным и…
– Не одни, так другие, – оборвала она свои неправильные, неуместные мысли. – Кто быстрее, не знаю. Но это вопрос времени. Вы же понимаете это? Моя участь предрешена. Приговор мне подписан.
– Инна.
Его голос сделался тихим-тихим, руки вдруг легли на ее худенькие плечи, а лоб уткнулся в ее макушку.
– Я не отдам им тебя! – прошептал он. И его дыхание защекотало ее шею. – Я не позволю им тебя у меня отобрать. Ты ни в чем не виновата. Ты жертва обстоятельств! Ты ничего не знала! В органах поймут.
– Я смогу это доказать?
Она выключила газ, прикрыла кастрюльку крышкой, повернулась к нему. Глянула в глаза, сохранившие невероятную ясность и чистоту радужки после стольких лет запоя. И повторила:
