Увидев меня, унылая особа у магазина оживилась, смотря откровенно в противоположную сторону, как бы невзначай заметила:
– Что есть? У меня флоид, дак сайд, юговский, недорого отдам, и бони эм, свежак, полидор, родной, шестьдесят, найтфлайт, новьё.
В переводе с тогдашнего это означало: группа Pink Floyd, пластинка «Dark side of the moon», югославская лицензионная перепечатка с фирменного и настоящий, фирмы Polydor, альбом ансамбля Boney M. «Night fl ight to Venus» за 60 рублей. Огромная сумма, но альбом-то только вышел. Но все равно, ползарплаты среднестатистического советского гражданина.
– Так, у тебя что? – продолжал шевелить губами индивид.
– У нас ерунда всякая, Пугачиха, «Зеркало души».
Собеседник скривился.
– И почем?
– По двадцатке! – твердо сказал я, хлопая по карманам, вспомнив, что должны были оставаться сигареты. Наконец нашел начатую пачку Gitanеs. Закурил.
– О! Фирму куришь? Классные сигареты… Штатовские?
– Да ничего… Французские. Ну че, Пугачиха-то?
– Пугачиха… Это надо лохов искать. Давай чейнж? Я отдаю свой Флоид, а ты мне две Пугачихи? А че – отличный чейнж!
– Зачем мне твой Флоид, да еще юговский – мне башли нужны!
– Башли… Башли… А вот если две Пугачихи по пятнашке и твоя пачка сигарет?
– Да ты чё?! – я посмотрел на Виталика. Он задумчиво разглядывал редкие барашки облаков в динамовской раскраске неба и отчаянно кивал обоими глазами.
– Ну, хрен с тобой, давай! – Я хотел открыть хозяйственную сумку Виталика, но мужик аж с лица взбледнул.
– Ты чего? Повяжут же. Тут же столько кругом… комитет… Иди за мной и не оборачивайся. Пока я не скажу.
Мы прошли насквозь какой-то переулок, дважды свернули и остановились на детской площадке.
– Ну, показывай, – осмотревшись по сторонам, сказал парень.
– Что?
– Что, что? Пугачиху свою! Вдруг диск попиленный или еще говно какое…
– Нет, нет, – вступил Виталик. – Прямо с «Мелодии» брат таскает.
Пока фарцовщик придирчиво осматривал диск, вынимал его из полиэтиленового пакета и, держа его на пальцах рук, как официант поднос, вынюхивал поверхность черного зеркального винила, я стоял и покуривал.
Утренний портвейн оседал вниз и практически рассосался в организме. В голову осторожно, по-воровски закрадывался здравый ум. Что же все-таки происходит? Как я, вроде в памяти, ну почти в памяти, скажем так, стою здесь, рядом с Калининским, и тридцать с гаком лет назад торгую первой пластинкой Аллы Борисовны? И там, в моем времени, что происходит? Меня ищут, или кому я нужен, поразительно дурацкая ситуация. Ситуация?! Да это переворот вселенной! Практически Второе пришествие. А вдруг и правда оно? Может, вот так и начинается? Я мотнул головой.
– Беру, – запихнул диск в альбом парень и полез за деньгами. – И сигареты давай!
Немного поколебавшись, я протянул ему пачку. Там не хватало штук шести, на взгляд.
Почему-то эти дурацкие сигареты казались мне последней ниточкой, неким связующим звеном между мной и тем миром. Тем? Господи, я уже называю мой реальный мир – «тем». Тем светом. А сейчас что это? Этот мир? Или тот свет?! Жесть какая.
– Занятно. Никогда такой пачки не видел. Стоп. А почему по-русски написано?! К Олимпиаде, что ли, наши выпустили, по лицензии?
– Да нет. Родные. Французские. Спецвыпуск. Для русских эмигрантов. Их же еще после революции там полно болтается.
– Во как… – уважительно протянул парень, аккуратно кладя пачку в особый кармашек на сумке. – Никогда такого не слышал.
Через несколько минут мы уже шагали с Виталиком в Новоарбатский гастроном.
– Вишь, как здорово покатило! Я говорил, я говорил! Так… Пятнадцать – брательнику, как договаривались, на остальные гульбаним!
Через несколько минут, вырвавшись из кутерьмы гастронома, нагрузившись кипрским «Лоелом» – ах, как замечательно на него попали, – мы уже топали в сторону Никитских ворот.
Там есть один дворик, где я любил выпивать в молодости. Интересно, но архитектура, даже самая невзначайная и невзрачная, даже увиденная по пустяковому случаю, по зарубкам в мозгах намного превосходит людей. Те, с кем я когда-то пил, о чем-то говорил, спорил вот в этих развалюхах дворов, давно исчезли из памяти, а очертания местности, рисунок ландшафта, торцы домов, расположение окон на стене остались в мозгах навечно.
И еще почему-то, что здесь пили. Ну там – портвейн «Карданахи», а вот там, у особнячка – вермут шел «Гельвеция», венгерский. Вот удивительно! Столько времен прошло, именно времен, а не времени, а загогулины мозгов цепко, как ворсинки липучек, держат эту чепуху в сознании. Архитектура и бутылочные этикетки – вот поводыри моей памяти. По ним, как по следам, можно выйти к теплу, к жилищу, и там уже память развернется во всю ширь, выливая грозди радости и юношеской глупости.
– …а нужна она мне, как пингвину грибы! – закончил о чем-то бубнить Виталик и накатил еще по полстакана «Лоела». – Сладковат. А так ничего. Бабское, конечно, пойло, но ничего. И куда рванем?
– Да по…
Третья глава
Утренний чай казался тряпочным и радости не приносил. Игорь часа два уже никчемно слонялся по квартире. То замирал у телевизора, то зачем-то начинал бриться, то вдруг бросал все и полз на кухню. Глотать воду. Иногда останавливался у окна, взирая, по-другому и не скажешь, именно взирая, на пыжащиеся и фыркающие автомобили, упорно сопевшие на Ленинградском шоссе. Еще минут сорок у него занял визуальный осмотр пары молоденьких шлюшек, уныло топтавшихся внизу у подземного перехода. Одна была небольшого росточка, с громадными, рвущимися на волю сиськами. Другая – высокая, в панамке и без телесных излишеств. На ярком утреннем солнце их фигуры отбрасывали вдоль трассы странные, длинные тени, жутко похожие на хрестоматийные силуэты Санчо Пансы и Дон Кихота. Медленно и беззвучно пересекавший небо самолет заставлял усомниться в существовании закона всемирного тяготения.
Последнее время с похмелья его одолевали… нет, не головные боли, это уже пройденный этап, его охватывало состояние недоуменной растерянности, переходившее иногда в отчаяние. Типа – ну нахрена это все… и почему именно я… и что из этого вытекает… А так как мозгой он понимал, что ничего из этого не вытекает, что надо просто менять образ жизни, то расстраивался еще больше. Короче, ходил ушибленный почти пару суток после банальной пьянки.
Обычно Игорь сваливал все на всеобщий маразм, на магнитные бури, на издержки совести, на все подряд, но, скорее всего, банально давал о себе знать возраст. Через три недели ему исполнялось сорок девять лет. Почти полтинник. Игорь все время вспоминал отца, академика, историка, как там… «и просто хорошего человека». Именно этой дурацкой фразой почему-то заканчивали речи почти все приглашенные на похороны. Отец и правда был замечательным. «Да не в этом дело, – опять мелькнуло в голове, – вот когда отцу был полтинник, так недавно вроде был тот банкет в ресторане на Речном вокзале, он был вполне солидным человеком, обвешанным всякими званиями-регалиями. А я… И друзья у него были люди достойные, приличные. А не раздолбаи типа Николаши!» – подытожил Игорь и отправился на кухню глотать минералку.
