Все женщины, одетые так же, как и Раиса Федоровна, тоже с распущенными волосами, стояли закрыв глаза, протянув руки к воде, и пели какую-то неразборчивую и удивительно заунывную песнь, в которой часто повторялось слово «Ведява». Это было, вспомнил Трапезников, имя богини воды. Имя это женщины произносили громче остальных слов, а все прочие сливались в единый почти неразборчивый и совершенно непонятный речитатив. Видимо, пели не по-русски, а по-эрзянски. Или по-мокшански. По-мордовски, короче.
Протянутые к воде руки слегка колыхались, повторяя движения волн, голоса сливались с порывами ветра, который делался то сильнее, то слабее. Во всем этом было нечто завораживающее, и вдруг Трапезников обнаружил, что тоже тянет руки к воде, тоже раскачивается, и даже из его горла тоже вырывались какие-то неясные звуки, а губы то и дело шевелились, чтобы воззвать к Ведяве…
Ну вот еще! Трапезников встряхнулся, как пес, сбрасывающий с себя воду, глубоко вздохнул и пристальней вгляделся в женщин. Где же Валентина? Наверное, ждет в том, другом доме. Надо уходить отсюда. Не дело, что он тут подсматривает. С его точки зрения, это просто тоскливая ерундятина, но Раиса говорила о какой-то тайной женской магии.
Тайной!
Пожалуй, ни к чему, чтобы его здесь видели. Не надо. Тем более что ему совершенно непонятен смысл происходящего.
Трапезников уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг его взгляд упал на кучку серого (дикого!) тряпья, брошенного у самой воды. Это был, конечно, такой же балахон, как на всех прочих участницах таинства, но где же снявшая его женщина?
Он еще раз взглянул на берег, потом посмотрел на воду – и вдруг совершенно ясно и четко, как если бы это крикнули ему в самое ухо, понял, что этот серый балахон – одежда Валентины, а она… а она там, в воде!
Нижний Новгород, наши дни
Возвращаясь в салон, Женя пыталась понять, почему, собственно, так переживает из-за Михаила. Она практически не вспоминала о нем все годы их раздельного существования и, как ни кощунственно это звучит, едва ли уронила бы хоть слезинку, даже узнав о его смерти. Ну, вздохнула бы, возможно, ну, свечку поставила бы в церкви… Откуда же взялось это волнение, дрожь похолодевших рук, непрестанные размышления о том, что же произошло с Михаилом на самом деле?
Нет, никакие чувства к бывшему мужу не вернулись в ее сердце. Может быть, просто возмущение гнусным обманом, жертвой которого он стал, донимало Женю? Или так разожгло именно то, что Михаил к ней первой пришел за помощью и ей первой рассказал о случившемся? Да, и это тоже… Но не только! Почти не отдавая себе в этом отчета, Женя ощущала во всем случившемся некую смутную опасность не для одного Михаила, но грозящую и ей тоже – и даже, как это ни странно, угрожающую ее семье на Дальнем Востоке. Она попыталась отогнать от себя эту вроде бы нелепую мысль, убеждала себя, что это сущая паранойя, но ничего не могла поделать с нарастающим беспокойством, которое еще усилилось, когда она почти вбежала в салон и увидела Михаила.
Женя даже не сразу узнала его в отличном сером костюме, тщательно постриженного и побритого, в новых ботинках, с объемистым, несколько потертым, но явно знававшим лучшие времена, возможно, купленным с рук, но внушительным портфелем. Однако к лучшему изменилась только одежда. Если вчера Михаил был до самозабвения уверен в себе, парил на крыльях мечты, до осуществления которой оставался, казалось, всего какой-то шаг, то сегодня он как бы сдулся: был подавлен и удручен почти до слез, и новехонькая одежда только подчеркивала его затравленный, болезненный вид.
– Примешь меня? – спросил он хрипло, глядя на Женю исподлобья с недоверчивым выражением, словно опасался, что она возьмет да прогонит его. – Сделаешь массаж?
– Конечно, только у меня сейчас запись, – ответила она, почему-то чувствуя себя виноватой. – Но ты можешь подождать?
– А куда деваться? – пробормотал Михаил.
– Запись отменили, Евгения Вячеславовна, – провещал Леша Петренко, возникая в конце коридора и демонстрируя перед посторонним человеком глубокое уважение к начальству. – Сегодня какой-то неудачный день, причем не только у вас – у всех клиенты разлетелись, будто сговорились.
– Может быть, и сговорились, – с вымученной улыбкой ответила Женя. – Но тебе повезло, – повернулась она к Михаилу. – Пойдем, посмотрим твое плечо.
Они вошли в кабинет, а Леша и администраторша Люба посмотрели на закрывшуюся дверь, потом заговорщически переглянулись и снова посмотрели на дверь, размышляя, стоит ли попытаться подслушать разговор, который будет там происходить, но всё же не решились и вернулись каждый к своим делам.
– Так что с твоим плечом? – спросила Женя, моя руки у маленькой раковины. – Снимай пиджак, рубашку, майку.
– Да сам не пойму, – скривился Михаил, неохотно ставя портфель на стул и разоблачаясь. – Наверное, вчера рюкзаком натрудил. А может, я ж говорил, на нервной почве разошлось. Сегодня неудачный день не только у тебя, но и у меня.
– А удалось что-нибудь сделать… с этим? – Женя подбородком указала на портфель, намекая на его содержимое.
Судорога прошла по лицу Михаила, а потом на нем появилось молящее выражение:
– Женька, значит, это правда, что мне Алик Фрунзевич сказал? И… и другие? Правда то, о чем ты мне вчера талдычила? И что дарственную я написал Павлу Абрамцу, а не договор купли-продажи подписал?!
Женя кивнула.
– Но почему вы видите дерьмо, а я – золото? Почему дарственную написал?! – воскликнул Михаил.
– Я не знаю, – вздохнула Женя. – Понимаешь, я читала, что…
Она осеклась, понимая, что рассказ о людях, одураченных лешими, Михаил сейчас воспримет как издевку. Еще убежит! И поэтому она ответила иначе – очень осторожно и сдержанно:
– Мой дед – ты помнишь, может быть, он проблемами психологии занимался? В свое время он изучал способы такого воздействия на мозг, как подавление реального восприятия, а проще говоря – создание настолько мощных галлюцинаций, которые влияют на все органы чувств человека. Он видит, слышит, обоняет, осязает галлюцинацию как реальность! Это подвластно только очень сильным гипнотизерам. Очень сильным. Как думаешь, Верьгиз на такое способен?
– Ты хочешь сказать, он меня загипнотизировал? – тупо повторил Михаил.
– А как ты еще можешь все это объяснить? – спросила Женя. – Ладно, давай к делу. Которое плечо болит, правое или левое?
– Левое, – буркнул Михаил. – Хотя это странно, я рюкзак на правом плече всегда ношу.
– Значит, не в рюкзаке дело, – сказала Женя, осторожно касаясь худого, покрытого веснушками плеча Михаила.
Странно – на лице у него веснушек не было, а на теле – во множестве, вдруг вспомнила Женя.
Она пригляделась…
– Слушай, а давно у тебя этот фурункулез?
– Какой? – покосился Михаил на свое плечо.
– Ну тут изнутри назревают фурункулы, ты что, не видишь? – удивилась Женя.
