Вместе с тем он страшно был раздосадован тем, что даже не знает причин такой неудачи. Теперь он ясно видел, что злополучные сейки и гургатсы нисколько не были виновны и сами введены были в заблуждение и что никакой измены не было, но изменником был, несомненно, один только Бабер. Конечно, Барклай живо разделался бы с этим проклятым Бабером, но дело в том, что этот хитрец, прекрасно зная, что его ожидает, ловко воспользовавшись страшным смятением во время пожара, быстро улизнул, а теперь легкой поступью, веселый и довольный, спешил в Бхагавапур получить от казначея магараджи, обещанные сто тысяч рупий.
XVII. Азия с птичьего полета
С высоты фрегата Коркоран и его друг Кватерквем безмолвно смотрели на страшный пожар в английском лагере. Зрелище это было действительно поразительно и ужасно. Наконец Кватерквем произнес:
— Это ужасно! Мне хотелось помочь или образумить этих злосчастных. Тысяча пятьсот человек, наверное, погибло! Что касается раненых, полагаю, что их насчитают около трех тысяч.
— Друг мой! — возразил магараджа. — Лучше самому убить диавола, чем быть им убитым.
— Конечно, ты прав!
— Итак, мог ли я выйти из ужасного положения более дешевой ценою? Надо признать, что этот Бабер, неоцененная каналья и драгоценнейший союзник. В мгновение ока он умел, никем не замеченный, поджечь лагерь с пяти сторон. Замечательно, с какой ловкостью и находчивостью, ползая в кустарниках, он умел обмануть бдительность английских часовых. С каким терпением он выносил, подойдя к палатке генерала, удары ружейными прикладами и удар кулаком! Говорят о храбрости и терпении Катона Утического; однако он был изнеженный, женоподобный человек по сравнению с этим индусом, который, если бы с детства для добрых дел воспользовался поразительной силой своего характера, был бы теперь добродетельнейшим из людей.
— Но какую же пользу рассчитываешь ты извлечь из этой резни? Через пятнадцать дней он возвратится с новой армией.
— Извини! Эта армия не может быть собрана, снабжена продовольствием и двинуться в поход ранее месяца. А это немаловажное преимущество. Впрочем, весьма возможно, что лорд Генри Браддок, напуганный таким печальным вступлением, не захочет настаивать и предпочтет жить в мире со мною, тем более что он выступил против меня без объявления войны и даже, быть может, без предварительного разрешения Лондонского правительства. Наконец, неужели ты полагаешь, что можно признавать незначительным преимуществом распространение среди всех индусов слуха о том, что огонь, ниспосланный Вишну с неба, вследствие моей мольбы, сжег весь английский лагерь? Кто знает, каковы могут быть последствия такого события? Что касается чуда, я рассчитываю на Бабера, что он сумеет отлично все это устроить и состряпает изумительную легенду… Но вот уже солнце поднимается из-за Гималайских гор и пора продолжать наше путешествие…
— Ты хочешь возвратиться в лагерь?
— Это не к спеху, но так как представляется благоприятный к тому случай, я не прочь увидеть с птичьего полета эту знаменитую Персию, о которой нам в училище так много говорили и где божественный Зороастр поучал царя Гистаспа предписаниям Вендидада.
— Как тебе угодно! — отвечал Кватерквем, тотчас изменив направление аэростата.
— Что же это за громадная река, вытекающая из гор Гималая и до впадения в Индийское море принимающая такое множество побочных рек?
— Разве ты ее не узнаешь? Да ведь это Инд. А реки, которые ты видел несколько минут тому назад, это реки Пенджаба, древнего царства Ранджитсинга, Таксиля и Поруса. А вот перед тобой эта громадная песчаная пустыня, там, на горизонте, желтовато-серого цвета, отгороженная с севера цепью высоких гор, а с юга Индийским океаном, это Арахозия и Гедрозия, где Александр Македонский вместе со всей своей армией едва не погиб от жажды. Горы эти принадлежат к цепи гор Гинду-Ко, названные греками, имевшими только три или четыре наименования в своем распоряжении, индийским Кавказом, или Парапомизом. Наши кабинетные географы, никогда ничего другого не видевшие, кроме дороги из Парижа в Сень-Клу, расскажут тебе, что когда-то здесь жили могущественные народы и были здесь плодоносные долины. Теперь смотри: то, что ты видишь на юге, это Белуджистан; а то, что видишь на севере, это Кабулистан, Афганистан и Герат. В этих странах, о которых греки писали, будто они так населены и так плодородны, много ли ты теперь видишь городов и деревень? Замечательно даже то, где же делись все реки и дороги, о которых писали. То сям, то там, кое-где в какой-нибудь мрачной долине среди двух гор ты с большим трудом различишь несколько деревьев, наконец, какую-либо жалкую рощицу и среди этих деревьев минарет, фонтан и несколько развалин. Вот все остатки великих городов Персии и Лидии.
— Неужели же древние историки лгали? — спросил Коркоран.
— Не совсем врали, но около того. Если ты, например, прочтешь в древних летописях, что Лукулл в одном сражении убил триста тысяч варваров, а сам потерял всего пять человек убитыми, разве не становится несомненным наглое хвастовство древних писателей, а еще более полководцев. Когда греки рассказывают, что Ксеркс с тремя миллионами солдат не в силах был победить маленькую страну, равнявшуюся четверти Франции, тебе, понятно, становится ясным, что это сказки о мальчике с пальчик и о чудовищном великане, делавшем шаги в семь миль протяжением. Да и все россказни этих древних историков в том же роде.
— Что это за громадное озеро, от нас направо, так ярко сверкающее под солнечными лучами?
— Это Каспийское море, и этот караван, расположившийся на отдых как раз под нами, идет из Тегерана в Балкх, святой город, в древности называвшийся Бактра и бывший столицей Бактрианы. А вот эти всадники, которых ты видишь в семи милях оттуда, скрывающихся в засаде, это храбрые туркмены из Хивы, поджидающие этот самый караван, надеясь его ограбить, словом, точно так же, как в прошлом столетии покойный Мандрин поджидал на дорогах Бургундии и Лиона правительственных сборщиков податей и пошлин. Здесь каждый для поддержки существования занимается тем ремеслом, на которое способен. Доказательством этому твой Бабер.
— Да! — ответил Коркоран. — Но ремесло ремеслу рознь. Есть и отвратительные ремесла!
— Отвратительные! Но каждый день самые цивилизованные люди, которых ты встретишь во всех салонах Парижа и Лондона, занимаются выкладками и вычислениями, которые им дадут сотни тысяч барыша, но наверное погубят тысячи человек. Мне известны в Бомбее трое почтенных негоциантов, двое из них парсы, а третий англичанин, богобоязненных, ежедневно утром и вечером молящихся вместе со всеми своими семьями, составившие в прошлом году ассоциацию для приобретения монополии торговли рисом. В течение пятнадцати дней они ловкими приемами удвоили цену на этот товар, исключительно поддерживающий существование тридцати миллионов душ. Сорок тысяч индусов умерли от голода, а остальные стягивали себе потуже кушаки; но зато благочестивые купцы составили себе громадное состояние. Разве ты откажешься пожать руку этим почтенным людям? Ведь они никаких законов не нарушали. Никакой закон не воспрещает покупать рис оптом и продавать в розницу с большим барышом!
