Вчерашний тигр, придя на место свидания получасом ранее обыкновенного, услышал громкое рычание Луизон и ворчание Скиндии. Встревоженный этим, он, одним прыжком вскочив на стену парка и издали увидев все то, что произошло, прополз на брюхе к Скиндие, поглощенному своим делом и не заметившему приближение нового врага.
Но Луизон, заметившая появление брата, готовилась к новой попытке. Она выпрыгнула в окно, но едва коснулся ее шеи хобот слона, как пришедший тигр, бросившийся ему на круп, яростно впился когтями в верхнюю часть хвоста слона. Скиндиа, почувствовав страшную боль, хотел схватить хоботом нового врага, но Луизон с быстротою молнии этим воспользовалась и убежала. Тигр, довольный тем, что освободил сестру, соскочил с крупа и бросился вслед за тигрицею.
Когда оба тигра были уже у стены парка, Скиндиа, пристыженный неудачей и убежденный, что ему невозможно догнать убегавших, швырнул в них хоботом громадный камень, который, если бы только попал, раздавил бы кого-либо из них, как кисть винограда. Но, по счастью, это не случилось, и камень задел тигра только в верхней части хвоста и сбросил его в ров, не причинив ни малейшего вреда. Что касается Луизон, как только она увидела, что слон захватил хоботом камень, она, угадав его намерение, отскочила в сторону и тогда уже перепрыгнула через стену. Там, чувствуя себя в безопасности, она помогла приподняться и утешала своего брата, спокойно лизавшего свою рану, и тотчас вслед за тем оба умчались, очевидно, решившись никогда более не видеть ни Коркорана, ни дворца, ни прелестную Ситу, осыпавшую ее ласками и кормившую сластями.
Но, да успокоятся читатели. Дружбе Коркорана и Луизон не суждено было прекратиться навсегда, и судьба готовила им сближение при самых исключительных обстоятельствах.
Эта самая судьба вскоре осчастливила Коркорана и Ситу. Бог даровал им сына, настолько же красивого, как Сита, которого назвали Рамой, именем знаменитого родоначальника династии Раггуидов, последним потомком которой была Сита. Радость мараттов была беспредельна, так как в нем, в этом ребенке, они надеялись видеть возрождение древней династии. В течение трех дней все государство торжественно праздновало это счастливое событие. Коркоран, всегда экономный по отношению к себе самому, но щедрый для народа, на свой счет принял все эти народные празднества и увеселения. В первый раз с тех пор, как существует мир, оказался государь, дающий деньги своим подданным, вместо того чтобы требовать деньги от них. Пожалуй, кто-либо мог бы сомневаться в этом факте, но достоверность его удостоверяется корреспонденцией в газету «Bombay Times» от 21 октября 1858 года, которую автор ее заканчивает следующими, очевидно, тревожившими англичан соображениями:
Нельзя отрицать, что теперешний магараджа мараттов, несмотря на свое иностранное происхождение, сделался чрезвычайно популярным среди своих подданных. Он уменьшил налоги почти на половину и прекратил насильственный набор в войска, производившийся всеми его предшественниками. Его армия, сравнительно немногочисленная и составленная исключительно из добровольцев, обучена превосходно. Он приобрел во Франции за наличные деньги сто тысяч нарезных ружей и снабдил войска саблями со штыками, такими же, как у Венсенских стрелков.
Его артиллерия, хотя нельзя назвать ее безукоризненной, очень подвижная и много превосходит ту, которую мы можем ему противопоставить в Индии, где по небрежности, неспособности лорда Браддока и его предшественников все наши военные учреждения впали в жалкое состояние и даже не существует ни одного сколько-нибудь дельного генерала, как это собственным примером доказал полковник Барклай, хотя он самый лучший воин в Индии. К государю мараттов все подданные его относятся с каким-то суеверным восхищением и верят, что тело его непроницаемо для пуль и кинжалов. И потому никто не осмеливается помериться с ним силами, если вздумается замышлять на его жизнь… Один вид его хлыста заставляет дрожать убийц. Кроме того, он приветлив, добр и крайне снисходителен ко всем, а в особенности к слабым, беззащитным и угнетенным.
Всякий желающий явиться к нему во дворец может видеть его во всякое время, не подвергаясь какому-либо допросу служителей. Только одна половина дворца недоступна, а именно, комнаты государыни, но Сита ежедневно появляется публике, и народ совершенно свободно может ее видеть и говорить с ней. Я даже полагаю, что ее дивная красота и изумительная доброта, о которой существуют поразительные рассказы, весьма много способствуют популярности магараджи Коркорана.
Его попытка установить конституционное правление в стране, привыкшей к полному рабству, изумительно удалась. Представители народа, как он их называет, начинают понимать свое назначение и довольно толково обсуждают интересы страны. Что касается самого Коркорана, он никогда не позволяет себе оказывать какое бы то ни было давление на окружающих. Он выслушивает терпеливо всех и даже самых бестолковых, потому как он смеясь сказал недавно приехавшему к нему французу. «Они тоже имеют право высказывать свое мнение, так как всегда представляют собою большинство».
Такой человек, в такие молодые годы, счастливым случаем, а также своей отважной смелостью и гениальностью, сделавшийся государем могущественной нации, в таком возрасте, когда сам Наполеон Бонапарт был не более как артиллерийским поручиком, представляет собою самого грозного и опасного для нас врага в Индии. Он обладает таким же гением, как Роберт Клайв и Дюплекс, за исключением только их алчности. Он вовсе не любит денег, что представляется преобладающей страстью всех государей Индии; он умеет приласкать все классы населения, льстит всяким предрассудкам и говорит на всех наречиях Индии. Это все великие средства и способы нравиться населению, неспособному управлять собою самостоятельно и которое всегда имело властителей из мусульман или христиан.
А потому лорду Браддоку надлежит зорко наблюдать за всяким движением этого опасного человека. Если он пригласит из Европы многих авантюристов, таких же отважных, как он сам, и ими усилит свою и без этого воинственную армию и если сделает воззвание, обращенное ко всем недовольным в Индии, весьма возможно, что он подвергнет наше владычество большей опасности, чем кровожадный Нена-Сагиб и царица Ауда.
На это, пожалуй, возразят, что намерения его миролюбивы, так как он не присоединился к восставшим сипаям. Но возражение это неосновательно в силу того, что если он не присоединился, так только потому, что приготовления его не были закончены. Его спокойствие было только внешним, кажущимся. Он заканчивал подготовку. Некоторые из его эмиссаров распространяют в народе различные пророчества: в трактирах и во всех публичных местах открыто говорится, что освобождение Индии близко и что оно будет совершено белолицым человеком, приехавшем из-за моря.
Если бы возможно было заключить с ним прочный союз, то это непременно надлежит устроить, так как трудно представить себе более драгоценного друга, как он, или более опасного врага. Но этого не умели сделать. Вначале относились к нему как к какому-то искателю приключений, к какому-то бандиту без рода и племени и возбудили в нем две ужасные страсти: самолюбие и жажду мщения, и теперь уже невозможно доверять ему. Рано или поздно он объявит нам войну. Уже теперь он не допускает в своем государстве присутствия и опеку английского резидента, хотя во всех других государствах Индии они имеются, и вместе с тем он не имеет никаких дружественных сношений с нами. Он дает убежище всем беглецам, опасающимся нашего мщения, и когда требовали от него выдачи их, он отвечал, что француз никогда не выдает своих гостей.
