В то же время послышалась какая-то оригинальная мелодия, производимая особым рычанием и клокотанием в горле тигра.
Но Луизон не расчувствовалась. Выразительным взглядом она поглядела в сторону Коркорана, что на языке тигров обозначало:
«Мой дорогой братец, я с удовольствием тебя слушаю, но здесь есть свидетели».
Глаза тигра тотчас повернулись в сторону Коркорана, выражая самую страшную свирепость, что, несомненно, обозначало:
«Неужели он тебя стесняет? Будь покойна, я сейчас тебя от него избавлю».
Он пригнулся, намереваясь сделать прыжок, но в этот самый момент на него бросился другой тигр, которого до сих пор никто не заметил и не слышал. Схватив врага за горло, пришлец повалил его на землю. Но первый тигр тотчас вскочил на ноги, и, яростно бросившись на противника, ударом когтей глубоко поранил его живот, свирепо рыча. Несколько секунд исход битвы был сомнителен. Силы обоих были почти одинаковы, и страшная ненависть воодушевляла обоих.
Луизон смотрела на них совершенно спокойно, хотя, конечно, не могла относиться равнодушно к их борьбе. Но она слишком гордилась честью своего рода, чтобы допустить, чтобы бенгальский тигр мог победить тигра яванского.
Однако, по-видимому, перевес не был на стороне брата Луизон, так как вдруг он был опрокинут на траву и испустил отчаянный крик. При этом крике глаза Луизон засверкали презрением, и каким-то особым глухим рычанием она выразила:
«Несчастный! Ты позоришь наш род».
Это рычание возбудило всю силу и всю отвагу ее брата. Взглянув на Луизон, он отчаянно укусил своего противника и вслед за тем с быстротою молнии взлез на соседний дуб, в ветвях которого, по-видимому, искал убежище.
Между тем его противник, признавая себя победителем, затянул победный клич, напоминавший отдаленные раскаты грома.
Но этот клич был настолько же непродолжителен, как и его победа. Брат Луизон, тихо и осторожно пробираясь с Дерева на дерево, добрался до большого клена, вблизи которого стоял тигр, мнивший себя победителем, и оттуда, стремительно и неожиданно бросившись на своего врага, с такой яростью впился зубами в его горло, что мгновенно задушил его.
На этот раз битва закончилась, и тигр, по-видимому, ожидал поздравлений Луизон. Она, очарованная отвагой братца, решилась наконец соскочить со стены вниз на землю и скрылась с ним в ближайшем лесу.
В первую минуту Коркоран хотел было следовать за ней, но тотчас сообразил, что ночь очень темна и что лучше будет выждать до утра. Он возвратился во дворец, крайне огорченный уходом Луизон, и вскоре уснул, хотя очень беспокойным сном.
Утром, как раз в тот момент, когда он выходил из дворца, намереваясь отправиться на поиски Луизон, он увидел возвратившуюся тигрицу. Она смотрела так весело и спокойно, как будто ровно ничем не провинилась.
Увидев это, Коркоран не мог совладать со своим гневом и пошел за своим знаменитым Сифлантоп.
Луизон стояла, словно ошеломленная. Она ходила погулять, что могло быть естественнее и извинительнее этого? Ведь она же родилась в густых лесах, на берегу широкой реки? Разве она потеряла неотъемлемое право идти, куда ей угодно? Она последовала за Коркораном как за другом, неужели она должна теперь смотреть на себя, как на рабыню его. Вот что ясно выражали глаза Луизон, но бретонцу не приходило в голову, что и он, женившись на Сите, сам сделал нечто подобное и несколько изменил дружбе. Он, по обыкновению всех людей, не замечал своей вины, а только вину своего друга и поднял хлыст.
Это движение преисполнило ее негодованием. Как? Так вот, как он с ней обращался! Сердце Луизон сжалось от боли, и глаза наполнились слезами; она быстро отпрянула в сторону.
Тогда Коркоран опомнился и, почувствовав свою вину, отбросил хлыст в сторону и задумал успокоить тигрицу ласками, он звал ее нежнейшими словами и клялся, что никогда не будет с нею дурно обращаться.
Она подошла, дала себя приласкать, молча слушая все, что говорил ей Коркоран; вслед за тем Луизон поцеловала руку Ситы, но Коркоран понимал, что между ними что-то порвалось, и что первый цветок их дружбы уже увял и засох. В силу этого он решился как можно строже наблюдать за нею и не дозволять выходить из дворца без него.
После пяти часов, как раз когда Луизон уже собиралась уйти, Коркоран запер ее в большом зале дворца, находившемся во втором этаже, окна которого отстояли от земли на тридцать футов. Для большей обеспеченности он поместил в засаде под окнами залы толстого Скиндию. Ревность, чувствуемая последним к Луизон, так как Сита при нем ласкала последнюю, служила порукою точного исполнения возложенной на него обязанности сторожа.
Трудно описать, в какое страшное негодование пришла тигрица, увидев себя запертой и убедившись, что с ней обращаются как с военнопленной. Она так громко рычала, что дрожал весь дворец, а жители Бхагавапура попрятались в подвалы.
Сита умоляла мужа выпустить Луизон, с той же мольбой обратились к Коркорану главные служители, опасавшиеся, что разъяренная тигрица в отмщение за лишение свободы растерзает их. Бросившись на колени перед своим государем, они умоляли выпустить тигрицу.
— Магараджа, — говорил Али, — государь Бунделькунда и Гуальяра, двоюродный брат солнца и луны, племянник звезд, любимец всемогущего Индры, освещающего все миры, соблаговоли отпустить Луизон, а иначе мы погибнем.
Но Коркоран был одним из людей, никогда не отступающих перед принятым решением. Он обладал железной волей и, кроме того, был упрям. В силу этого он решительно отказался выполнить просьбу служителей.
А между тем Луизон не приходила в отчаяние. Потеряв надежду в постороннюю помощь, сделала отчаянный прыжок, вышибла оконную раму и вся окровавленная выпрыгнула из окна, рассчитывая попасть на землю и убежать.
Но весьма затруднительное обстоятельство помешало выполнению ее намерения. Дело в том, что, выскочив в окно, она упала не на траву, как она это рассчитывала, а прямо на спину слона Скиндии, стоявшего там на страже. Но это еще не было бы большой бедой, но горе в том, что она, всегда такая ловкая, на этот раз упала так неудачно, что вместо прыжка со спины слона в сторону она соскользнула на землю как раз сбоку от слона, схватившего ее тотчас хоботом за шею, и, раскачав раза три, изумительно ловко швырнувшего ее через окно обратно в зал.
Коркоран, безмолвно следивший за всей этой сценой, не мог удержаться от смеха, видя ловкость Скиндии. Но этот смех удвоил ярость Луизон. Как только она, брошенная обратно Скиндией, стала на лапы, тотчас же отчаянным прыжком выпрыгнула в окно, но на этот раз стараясь избегнуть хобота Скиндии.
Но это оказалось тщетной надеждой, так как Скиндиа на лету подхватил ее хоботом, как ласточка ловит мух, и осторожно опустил ее на землю, не причиняя никакой боли, а потом, подняв ее, рассматривал пристально, а вслед за тем, несмотря на то что тигрица отчаянно выбивалась, снова швырнул ее обратно в зал дворца.
Игра становилась опасной и переходила пределы шутки. Коркоран это почувствовал и намерен был уже вмешаться в дело, чтобы воспрепятствовать бою, в котором Луизон, несмотря на всю свою отвагу и сметливость, едва ли бы могла оказаться победительницей, как вдруг появление братца тигрицы изменило вполне положение дела.
