— Кто? Я? Да предохранит меня от этого Вишну. Да разве возможно оправдываться, когда вас обвиняют в убийстве отца и матери. Мой «Монитер» скажет, что Барклай — осел, которого я основательно высек, а губернатор Бомбея — негодяй и шарлатан и что лорд Браддок — бандит, которого следовало бы посадить на кол, и что все трое дрожат предо мною, как дикие козы пред тигром. Все это приправится самыми ядовитыми и обидными замечаниями. Если печать свободна в моем государстве, так пусть, по крайней мере, она и мне принесет хотя бы какую-нибудь пользу.
— А между тем государь, — сказал Сугрива, — газеты Бхагавапура, пользуясь дарованной вами свободой прессы, позволяют себе ежедневно оскорблять вас.
— А! Вот что! Что же они говорят?
— Говорят, что вы искатель приключений, способный на всякого рода преступления, что вы угнетаете мараттский народ и что вас необходимо низвергнуть.
— Пусть себе врут.
— Но, государь, а если произойдет восстание?
— Чего ради они восстанут? Где они найдут лучшего государя?
— Но, тем не менее, государь, — настаивал Сугрива, — если они восстанут?
— Если они возьмутся за оружие против меня, то этим нарушат закон. А если кто нарушает закон, я прикажу его расстрелять.
— Как? И вы никому не дадите пощады? — спросила Сита.
— Никакой по отношению к вожакам восстания. Когда свободный человек позволяет себе нарушать тот самый закон, который охраняет его свободу, он недостоин прощения и вполне заслужил, чтобы избавились от него веревкой, пулей или изгнанием…
Но вдруг Коркоран, прервав свою речь, повернулся к Луизон, небрежно развалившейся на ковре около Ситы, и сказал ей:
— А ты какого об этом мнения, моя дорогая?
Луизон ничего не отвечала и даже, по-видимому, не слышала вопроса. Ее взор, обыкновенно проницательный, смышленый и веселый, теперь как-то неопределенно устремлен был в пространство.
— Луизон нездорова! — сказала Сита.
Коркоран ударил в гонг. Тотчас появился Али. Он, как, вероятно, помнят читатели, был самым храбрым и самым преданным из всех служителей Голькара, вследствие чего ему был поручен надзор за Луизон.
— Али? — спросил Коркоран. — Разве Луизон потеряла аппетит?
— Нет, государь!
— Может быть, кто-либо с ней дурно обращался?
— Государь! Никто бы не осмелился…
— Почему же она такая рассеянная и странная?
На это Али отвечал:
— Государь! Вот уже три дня, как она выходит из дворца после захода солнца и бродит одна по парку при лунном свете.
— А в котором часу она возвращается?
— С восходом солнца. В первый вечер я вздумал запереть двери, но она начинала так сильно рычать, что я испугался быть сожранным, но клянусь Шивой, мне еще жизнь не надоела!
— При лунном свете? — задумчиво промолвил Коркоран.
— Государь! Нельзя сказать, чтобы она была вполне одинокой.
— А! Значит, ты бываешь с ней?
— Я, государь, на это никогда бы не осмелился. Я попытался вчера вечером следить за нею, но она терпеть не может, чтобы за ней следили. Луизон так быстро повернулась и так поглядела на меня, что я со всех ног пустился бежать обратно во дворец.
— Но, наконец, каким образом ты узнал, что она была не одна?
— Как только я добежал до дворца, тотчас поднялся на крышу террасы и благодаря сиянию луны увидел тигрицу, растянувшуюся на стене парка и, по-видимому, прислушивавшуюся к какому-то разговору… И вдруг тот, которого я до тех пор не мог видеть, вскочил на стену. Я видел его голову и когти. Это был большой и сильный тигр замечательной красоты. Однако Луизон, по-видимому, была недовольна его появлением, так как ударом лапы столкнула его обратно в ров. Но он продолжал с ней разговаривать, но не решился снова пойти на приступ, так как стена вышиною была в тридцать футов и он, вероятно, помял себе лапу. Наконец он вскоре ушел рыча.
— Черт возьми, — сказал Коркоран, — надо это проверить!
III. Отчаянная битва
В шесть часов вечера Коркоран отправился в парк. Из предосторожности и опасения борьбы с товарищем Луизон он взял с собою револьвер.
Он был неправ. Никогда не следует вмешиваться в дела своего ближнего и даже самых близких друзей. Впрочем, Коркоран, как мы увидим далее, был строго наказан за свое любопытство.
Около седьмого часа, сидя на стене, в нескольких шагах от места, указанного ему Али, он услышал сильный шум мятой листвы. Это был незнакомец, явившийся на свой пост во рву у подошвы стены, и возвестил о своем присутствии тихим и глухим рычанием с очевидной целью быть услышанным только одной Луизон, которая не заставила себя долго поджидать. Одним прыжком она вскочила на стену, взглянула рассеянным взором на ров и, нисколько не стесняясь присутствия Коркорана, которого отлично видела, вслушивалась в то, что ей мурлыкал громадный тигр.
Долго было в моде полагать, будто животные обладают только смутным инстинктом и не умеют рассуждать и чувствовать. Утверждал это Декарт, а подтвердил Малебранш; как тот, так и другой опирались на авторитеты многих известных философов, что доказывало, что ученые весьма часто не обладают здравым смыслом.
Пусть, если это возможно, объяснит мне Малебранш, почему тигр каждый вечер посещал Луизон и какие поводы деликатности мешали последней последовать за ним в глубину лесов и возвратиться на свободу? Ясное дело, что причиною этого было ее дружеская привязанность к Коркорану, которая удерживала ее в Бхагавапуре. Они знакомы были друг с другом и любили друг друга так давно, что, по-видимому, ничто не могло их разлучить.
А между тем они расстались.
Надо полагать, что разговор громадного тигра и Луизон был очень интересен, так как несомненно был очень оживленным. Коркоран, знакомый с языком тигров, настолько же, как с японскими и маньчжурским языками, начал прислушиваться и услышал следующее:
«О, моя дорогая сестрица с буро-желтыми глазами, сияющими ночью, как звезды в небе, приди ко мне и покинь это гнусное жилище. Оставь этот великолепный дворец с его раззолоченными комнатами. Вспомни о Яве, этой чудной и дорогой родине нашей, где мы провели вместе с тобой нашу раннюю молодость. Я оттуда прибыл, переплывая от одного острова к другому до самого Сингапура и расспрашивая о сестре всех тигров Азии. В течение трех лет я обошел Яву, Суматру, Борнео. Я обыскал весь полуостров Малакку, я расспрашивал всех тигров Сиамского Королевства, шерсть которых так шелковиста и блестяща. Я расспрашивал всех тигров Рангуна, голос которых подобен раскату грома, а также тигров Ганча, царствующих в самой прелестной стране в мире. Наконец я тебя нашел! Пойдем к берегу реки; пойдем в глубь зеленого леса. Мой дворец — это необъятная равнина и теряющаяся в облаках вершина горы Гауризанкар, вечных снегов которой никогда не касалась нога человека. Весь мир будет принадлежать нам, подобно тому, как он принадлежит всем творениям, желающим жить на свободе пред взором Господа. Мы вместе будем охотиться на оленей и газелей, будем душить горделивого льва и сражаться с грузным слоном, этим жалким рабом человека. Ковром нашим будет свежая, благоухающая трава долины, а крышей нашей будет свод небесный. Пойдем со мною!»
