— В таком случае, — заявил какой-то другой офицер, — дело разрешается очень просто. Нам положительно нет оснований торопиться. Мы овладеем дочерью Голькара и ее рыцарем гораздо легче и удобнее завтра, чем сегодня. Наступает ночь… нам необходимо только зорко сторожить, не выпуская оружие из рук. Поужинаем и выспимся. У Коркорана нет съестных припасов, и он вскоре будет вынужден сдаться.
Расчет офицера был вполне правилен, и Коркоран, слышавший весь этот разговор, был в самом тревожном состоянии.
Он видел, что англичане отошли на незначительное расстояние от пагоды, но так, чтобы нисколько не терять ее из вида. Вслед за тем на близком расстоянии друг от друга они расставили часовых и расположились ужинать, что было очень удобно, так как индусские кули, следовавшие за ними в повозках, давно уже прибыли и выгрузили из повозок посуду, серебряные ножи и вилки, пироги с дичью, холодное мясо и бутылки кларета.
Вид ужинавших англичан удесятерил мучения Коркорана и переворачивал ему внутренности, так как он весьма легко позавтракал рано утром, а об обеде до сих пор и подумать было совершенно невозможно, ввиду ужасных треволнений сегодняшнего дня.
Но все это еще ничего было в сравнении с ощущаемыми им тревогами при мысли о его дорогой Сите, воспитанной в роскоши и изобилии пышного дворца, а теперь вынужденную испытывать страшную усталость и мучения голода.
Еще более ужасной причиной тревоги Коркорана была Луизон.
Несомненно, что тигрица была его верным, неизменным другом, но ее аппетит, во всяком случае, оказывался сильнее ее преданности.
Да и мыслимо ли было упрекать ее в этом? Согласно мнению всех физиологов, разве желудок не является повелителем всего существа любого животного, не исключая и человека? Можно ли упрекать бедную тигрицу, которой чуть-чуть коснулась цивилизация, что она не может преодолеть свои страсти и в особенности свой аппетит, когда мы видим ежедневно высокопоставленных лиц и принцев, тщательно воспитанных учеными гувернерами и с детства напичканных мудростью философов, в высшей степени уклоняющихся от всех предписаний нравственности и философии!..
Итак, Коркоран с полным основанием сильно тревожился. Он видел несколько раз, что Луизон жадно поглядывала на бедного Сугриву, и опасался такой выходке тигрицы, помешать и поправить которую окажется невозможным.
Однако весь вопрос заключался в выборе жертвы, потому что Луизон хотела поужинать во что бы то ни стало; она ворочалась, вскакивала, металась без всякой видимой причины. Не было никакого сомнения, что она ощущала нестерпимый голод.
Наконец Коркоран принял решение.
«Что же, черт возьми! Гораздо лучше будет дать ей поужинать англичанином, чем вовсе оставить ее без ужина или допустить ее растерзать несчастного Сугриву», — говорил себе мысленно капитан.
Остановившись на этой мысли и позвав Сугриву, он спросил его:
— Чувствуешь ты голод?
— Еще бы не чувствовать!
— Есть у тебя съестные припасы?
— Вовсе нет!
— Хочешь поужинать?
Сугрива посмотрел на капитана взглядом, ясно говорившим о непонимании цели вопроса.
— Да! Я понимаю, что ты хочешь мне ответить. Ты хочешь меня спросить, где ужин? А вот погляди.
Рукою Коркоран показал ему усевшихся англичан, приступивших уже к ужину.
— Друг мой, — продолжал капитан, — Луизон сделает вылазку и схватит часового; другой часовой тотчас вскрикнет, а ты ловко ползи в траве, подкрадись, забери ужин англичан и, насколько возможно проворнее, неси его сюда. Ты меня понял? А я, если окажется нужным, тоже сделаю вылазку с оружием в руках, чтобы помочь твоему возвращению… Итак, это дело решенное?
— Конечно решенное! — ответил брамин.
Луизон, в свою очередь, выслушала инструкции капитана, сделанные им тихим голосом и более жестами, чем словами.
Впрочем, тигрица была до такой степени смышленая, что тотчас угадала цель вылазки. Она радостно пролезла сквозь щель двери, а за ней следовал Сугрива.
Англичане, никак не ожидая вылазки и, кроме того, рассчитывая на свою многочисленность, совершенно беспечно ели и пили. Луна, тем временем поднявшаяся, отлично освещала все их движения.
Часовой, охранявший дверь пагоды, был всего в десяти шагах от отверстия в двери. Луизон, одним прыжком подскочив к нему, мгновенно обезоружила его ударом лапы, а зубами разгрызла череп.
При этом шуме, услышав крик умиравшего часового, все англичане повскакивали, схватив оружие, и бросились на поиски неизвестного врага. Вид Луизон вынудил на минуту отступить самых храбрых, а тем временем Сугрива, по привычке индусов почти голый, воспользовался общим замешательством и темнотой, на животе дополз до места пира и, быстро забрав мясо, хлеб и несколько бутылок вина, уже возвращался обратно в пагоду.
Чтобы отвлечь внимание англичан к Сугриве, Коркоран через окно сделал по ним два выстрела, ни в кого, однако, не попав. Ему отвечали залпом из сорока ружей, тоже оказавшемся совершенно безрезультатным. Во время стрельбы Сугрива пробежал быстро пространство в пятьдесят шагов, отделявшее его от дверей пагоды, и пролез в отверстие двери.
Вылазка удалась великолепно, но Луизон не хотела возвращаться. Тщетно капитан звал ее свистом; Луизон ни на что не обращала внимания, держа в зубах англичанина.
Другие англичане дали общий залп по ней, но значительное расстояние и темнота мешали успеху их выстрелов, а подойти ближе к такому противнику никто не решался. Коркоран ужасно страшился за тигрицу. Не говоря уже о сильной привязанности к ней, она была ему дорога как надежнейшая защита.
XI. Освобождение осажденных
Прошло несколько секунд томительного беспокойства. После залпа Луизон, испустив глухое рычание, легла на живот и сильно вытянулась всем телом, прижавшись к земле. Быть может, она была убита или ранена, а может быть, притворялась убитой, чтобы обмануть бдительность врагов. Коркоран наблюдал за тигрицей из окна, но ничего не мог ни разглядеть, ни понять. Со своей стороны и англичане не казались успокоенными. Став в шести шагах друг от друга, полукругом около пагоды, они заряжали ружья, намереваясь дать новый залп.
Вдруг раздался отчаянный крик. Оказалось, что Луизон, пользуясь темнотой, незаметно проползла некоторое расстояние, достигла линии солдат и, опрокинув нескольких, схватила одного за верхнюю часть бедра и, глубоко вонзив в свою жертву зубы, проскочила с ней в пагоду.
Тотчас же Коркоран бросился к отверстию двери и заставил Луизон, в которую не стреляли, опасаясь убить товарища, выпустить из зубов англичанина, от боли и от страха впавшего в обморок.
Коркоран, отобрав у бедняги ружье, револьвер и патроны, громко крикнул:
— Можете, господа, прийти взять вашего друга, он только немного ранен!
Джон Робартс, тотчас послав двух солдат унести раненого, крикнул:
