Немного попозже они рассказали мне, как незадолго до моего прихода в деревню явился Первак. Явился еле живой от усталости и перенесённого страха. И рассказал, как далеко в лесу за ним ни с того ни с сего кинулся огромный бык-тур. И как этот бык гнал его, Первака, чуть не до самых полей. И не настиг единственно потому, что был хром. И как ему, Перваку, всё казалось, будто совсем не простой тур за ним бежал…
Я посмотрел на свою распухшую ногу и усмехнулся.
6
Снился мне сон…
И вновь тысячегласно шумело многолюдное вече. И говорили ладожане: а верно ведь, братие, не бывать одному телу – да враз о двух головах…
И вновь спрашивал Вадим Хоробрый, наш князь: али не люб уже стал вам, други ближние? Али не помните, кто для вас ижору примучивал? С кем в походы ходили, добычу да славу имаючи? Али Даждьбогу трижды светлому плохие требы ради вас клал?..
Люб, как прежде, отвечали князю ладожане. Да только не ты нас от главного-то лиха избавил. Не твоего стяга свеи бегают, варяжского белого сокола! Не у тебя лодьи боевые, с морскими разбойниками тягаться, – у Рюрика. Не ты находников отвадил, варяги выручили. Поди, княже, под Рюрика братом меньшим, послушным! И володей нами по-прежнему, покуда жив будешь!
А Рюрик здесь же стоял. При мече. Во главе дружины, бронзоволицей, усатой… Многих в той дружине я знал, со многими хлеб-соль водил. Но ныне был со своим князем, с Вадимом. И дойди дело до кулаков, до мечей, как то нередко на вече бывало, – не отступился бы от побратимов, пока глаза видели свет…
Но не случилось рати в тот день. Кинул шапку оземь лихой князь Вадим. И пошли мы с ним из Ладоги прочь. В тёмные леса пошли, на светлые озёра. Новый детинец строить, новой дани искать… И ничего – нашли! Срубили городок малый на берегу сердитого Ильменя-озера, при широком истоке хлопотливой Мутной реки. Она оттоле к нам в Ладогу текла, в Нево-море. И зажили! Ни один гость, свой ли, заморский, мимо не проходил. Всяк мыто-пошлину платил нам и князю нашему Вадиму. Посёлочки кривский, мерянский, чудской да словенский, что издревле в том месте стояли, под нашей рукою быстро разбогатели, забрало удумали вкруг себя учинить, Новым Городом назваться.
Рюрик долго нас терпел…
Я выбрался на крыльцо и немалое время сидел неподвижно, слушая, как утихает в груди бешеный стук. В том бою я последним защищал князя Вадима. Уже бездыханного. И мой меч свистел и свистел над знакомыми ладожскими головами – пока не смерклось в глазах…
Рюрик пожелал взглянуть на меня сам. Ты славно бился, Неждан, сказал он мне. И князю, то ведаю, советовал пойти под меня. Если не умрёшь нынче от ран, прибавится у меня в дружине добрым бойцом…
Удачи тебе, варяжский сокол, отвечал я ему, и он наклонился низко, чтобы разобрать мой хрип. Я сказал ещё: убил бы тебя, если бы смог…
И закрыл глаза, и много дней никто не ведал, буду ли жить. А когда выздоровел, Рюрик подарил мне меч, взамен того, что я иззубрил о его брони. И белого Морозку снял со своей рукавицы. Он больше не уговаривал меня остаться. Я же поклонился ему в пояс – и ушёл…
Быть может, у Чурилы Мстиславича, кременецкого князя, сыщется для меня местечко в дружинной избе. Этот-то князь нашего Вадима не тише, да только – горько выговорить – умней. Заключил с Рюриком почётный союз и вот уже несколько лет платит ему дань лёгкую – мира для. Рюрик ему прислал когда-то войско и воеводу Олега, помог отбиться от хазар. С того и пошло…
Тот не воин, у кого нет глаз на затылке. Показалось, что смотрят, – оглянись, пока не всадили в спину копья.
Через тын на меня глядел Мстиша. Я взял бы его в отроки, как и Тура. Сам Лас его не больно жаловал, заметно отличал от троих старших – те-то были все в него, такие же лобастые, с глазами охотящихся лисов… Мстиша забыл даже поздороваться.
– Дядька Неждан! – начал он торопливо, косясь по сторонам. – У батюшки моего вятшие мужи вчера собирались… Сдумали, князь как наедет, сказать ему, что урожай скудный собрали, дичи не наловили, а взамен того дать ему Тура с Надёжей холопьями… а княжьи, дядька Неждан, нынче к полудню быть должны, братья разведывали!
Я поднялся. Сколько уже раз в тяжком сне возвращалось ко мне былое, и хоть бы однажды к добру. Я подошёл к забору:
– А что, стал бы ты копьё за мной носить, Мстиша?
У него так и засветилась вся славная конопатая мордочка:
– Ой стал бы, дядька Неждан…
Но улыбка тут же пропала, в глазах вновь затлела забота. Я легонько шлёпнул его:
– Ну, беги.
Он побежал было. Но скоро остановился и глянул на меня с удивлением. И то: я не бранился, не рвал с себя шапки, не ломал об угол подвернувшихся под руку кольев. Глаза наши встретились, и я кивнул. Пусть знает маленький Мстиша, как следует мужу встречать чёрную весть…
Было всё ещё очень рано – только-только прогнали коров. У моих ребят не было коровы, и они спали. Спал и Братила. Ему было полегчало, но вчера хворь подступила опять: пролежал в лёжку весь день, да и сегодня навряд ли поднимется. Я вернулся в дом. Бесшумно пересёк избу. Снял со стены меч. Снял щит. Осторожно, чтобы не звякнуло, поднял кошель со свёрнутой кольчугой. Всё привычно! Взялся было за лук, но передумал. Ни к чему.
Так же тихо я вышел во двор. И подпёр дверь толстым колом. А в то, что Лас вздумает зажечь дом, я не верил.
Я не спеша натянул кольчугу, и железные звенья знакомо оплели грудь. Я ничем не стал прикрывать её сверху: пусть видят. Так, говорят, страшней. Я сел на крылечко и положил меч поперёк колен. Надо было бы хоть немного поработать рукой, но почему-то не хотелось. И стал я ждать…
Первым я увидел кузнеца. Кузнец спешил к своей наковальне, раскачивать шумные мехи, бросать под молот пышущие заготовки для ножей и серпов, покрикивать на помощников-рабов… Мы поздоровались, и он заторопился дальше. Он не спросил, для чего это при мне меч и кольчуга. Не мог не знать троюродный брат старейшины Ласа, какое непотребство замыслило Печище. Я водился с кузнецом, ходил к нему в кузню размять плечи, помахать тяжёлым ковадлом. Но в это утро он прошёл мимо меня, ибо силён человек и славен, покуда стоит за ним его род… Ладно, кузнец. Спасибо тебе и на том, что хоть не пошёл вместе с Ласом, отговорился работой…
Немного погодя в дверь заскреблись.
– Выпусти, дядька Неждан, – позвала из-за двери Надёжа. Я сказал:
– Нет.
В избе притихли… Потом подошёл Братила. Его дыхание, его спотыкающиеся шаги.
– Беда какая, Неждан Военежич? Выпустил бы.
Он не был трусом, Братила. Он понял – дело неладно, и хотел встать рядом со мной. Я улыбнулся, представив, что могло из этого получиться. Я сказал ему:
– Нет, ведун. Ты своё дело делал, я тебе не мешал. А теперь черёд мой.
Братила отошёл.
Почему-то молчал Тур, и я невольно встревожился, вспомнив про свой лук: как бы не надумал глупый пустить его в ход… Но беспокойство моё скоро прошло. Этого лука они там не согнут и все втроём. Уже не говоря про то, чтобы стрелять.
