Книга Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Кннига 3. Сын Ветра, страница 41. Автор книги Генри Лайон Олди

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Кннига 3. Сын Ветра»

Cтраница 41

Тераучи Оэ. Шорох в листве

Когда заплакал младенец, Тумидус был к этому не готов.

Кукла и зритель, два в одном, он сидел на краешке сцены, обустроенной маэстро Карлом в театре по имени Лусэро Шанвури, следил за мучительными попытками Папы взлететь, и детский плач не вписывался в картину происходящего. За миг до первого всхлипа Тумидус думал о том, что удайся Папе взлет — и они больше никогда не встретятся на поверхности планеты, какую ни возьми из множества планет Ойкумены. Только в космосе, словно две хищные флуктуации континуума, ограниченные волновым существованием.

Ирония судьбы, думал он. Папа, слышишь? Ладно, не отвлекайся. Тебе нельзя будет возвращаться в малое тело. Если ты вернешься, ты больше не взлетишь. Вернешься — умрешь. Твоя антическая память запомнит телесную матрицу в момент последнего взлета, а что у тебя сейчас за матрица? Обезножевший дряхлый старикашка. Не обижайся, Папа, на правду не обижаются. Однажды так скажут и про меня, и про Борготту, и даже про мальчишку Пьеро. Про маэстро так можно сказать прямо сегодня. Ну хорошо, завтра. Он, в конце концов, еще ходит своими ногами. Хотя нет, ходит он с помощью Пьеро. И ты, Папа, сегодня встал при помощи маэстро. Ох, что-то я совсем запутался: кто как ходит, кого как называть, где мы встретимся, если встретимся...

Тут младенец и заплакал.

Тумидус ясно видел хнычущее дитя. Мальчик лежал на руках счастливой роженицы. Комфортабельная палата Родильного дворца № 1 Управления здравоохранения Юго-Восточного админокруга города Нум, планета Октуберан. Тумидус знал точный адрес роддворца, знал он и младенца. Гай Октавиан Тумидус собственной персоной, прошу любить и жаловать. Три часа назад, при отсечении пуповины, повинуясь хватательному альфа-рефлексу, естественному для любого помпилианца, как зевание или кашель, он оторвал у своей матери раба — первого раба, которого маленький Гай заклеймил в момент появления на свет. Освободившись от давления материнского клейма, клеймо новорожденного активизировалось в состоянии стресса — и раб перешел от хозяйки к хозяину, вступив с ним в симбиоз.

Ресурс «детского раба» был исчерпан на семьдесят три процента. Это говорило о том, что малыш родился с сильным, хорошо развитым клеймом.

— Что происходит?

Сказать по правде, Тумидус забыл об эксперименте.

— Что, черт возьми, происходит?!

Маэстро не ответил.

Краем сознания Тумидус отметил, что практически не видит маэстро и Папу. Остались нити, уходящие во тьму безусловных рефлексов антиса, их вибрация и свечение. Осталась связь, объединяющая кукольника и двух кукол. Кажется, маэстро что-то делал с нитями, потому что звук нарастал, а свет усиливался. Остался младенец, нет, уже не младенец. Мелькнула вереница детей, один другого старше, и перед консуляр-трибуном возник крепкий, хорошо сложенный юноша. Напротив него жался к стене насмерть испуганный человек — нет, не человек, а ботва. Зрачки юноши сузились, и ботва превратилась в раба, как ей и было начертано на роду.

Время «детских рабов», переходящих к сыну от матери или отца, кончилось. Приводить к подросткам свободных, не знавших рабства людей начинали с тринадцати лет.

Мой первый раб, подумал Тумидус. Мой первый настоящий раб.

Воспоминание оказалось болезненным.

Свечение нитей. Вибрация нитей. Басовый гул. Тумидус видел себя, клеймящего ботву. Видел юность, молодость, зрелость. Другие моменты жизни отсутствовали — только люди, которых он брал в рабство, только процесс клеймения. Мелькнул и Лючано Борготта, явившийся на борт «Этны» по решению суда. Это длилось и длилось и прекратилось в момент первого выхода в большое тело. Взлет в составе колланта, потеря рабов, модификация клейма. Теперь Гай Октавиан Тумидус видел только взлеты — все, сколько раз он ни взлетал.

Память, подумал он. Это не память, но пусть называется так. Она зафиксировала все мои клеймения — высшие пики проявления сущности рабовладельца. Выпадения под шелуху, возвращения обратно, в физическое тело. Все мои дуэли на клеймах. Она запомнила первый взлет — качественное изменение сути. Все, что я вижу дальше, — повтор за повтором, неотличимые от дебюта. Фиксация матрицы моего тела, выход в волну, возвращение, восстановление тела по матрице. В этом смысле я ничем не отличаюсь от Папы Лусэро, просто я моложе. Будь у меня доступ к ранним матрицам...

— Великий Космос!

Тумидус задохнулся. Будь у него доступ к ранним матрицам, при возвращении он мог бы выбирать, кем ему вернуться. Вчерашним, позавчерашним, годичной давности. Ограничитель стоял на первом взлете, первой фиксации телесной матрицы. Хотя нет, вряд ли. Сыграй судьба в орлянку, вернись Тумидус юношей, задолго до первого взлета, он мог бы заново стать коллантарием — совместимость осталась, а значит, сохранилась бы и возможность коллективного выхода в большое тело. С другой стороны, юноша обладал бы и воспоминаниями подростка. Он не помнил бы, что когда-то — в будущем? прошлом?! — стал коллантарием. Вполне вероятно, что, вернувшись в свои тринадцать лет, Гай Октавиан Тумидус прожил бы новую жизнь почтенным рабовладельцем, не задумываясь о пеших прогулках в открытом космосе. Военным, наверное, стал бы, эта мечта никуда бы не делась, а вот коллантарием...

Ох, подумал Тумидус во второй раз. Что-то я совсем запутался.

— Хватит!

Позже он не раз пытался представить, что случилось бы, не крикни он: «Хватит!» Возможно, крик нарушил что-то в тонкой организации спектакля. Возможно, крик прошел без последствий. Узнать правду Тумидусу не довелось. В любом случае нити вспыхнули подобно театральным софитам, гул превратился в крещендо симфонического оркестра — и Тумидус увидел маэстро Карла и Папу Лусэро.

Целую труппу самых разных маэстро, от ребенка до старика. Целую армаду слепых карликов — от мальчишки, потрясенного своим первым стартом с Китты, до знакомой Тумидусу ходячей язвы, еще вполне дееспособной в смысле выхода в волну. Можно было не сомневаться, что в случае с маэстро Карлом труппа состоит из кукольников в момент контакта с клиентом. С армадой слепых карликов и так все было ясно. В глубине сцены, там, где любое движение тонуло в густой тени, Тумидус едва различил процессию кошмарных пауков, от мелкого, но подвижного до гиганта, способного свести с ума одним взглядом белых глаз. Память или то, что помпилианец условился считать памятью, фиксировала не только малые тела Папы Лусэро, но и большие, какими они представлялись под шелухой, в галлюцинаторном комплексе.

Он увидел кое-что еще, но не успел это осознать.

Видение вспыхнуло, дрогнуло, померкло.

* * *

— Я почти взлетел. Я уже шел на взлет...

Папа плакал.

«Зачем ты закричал?» — услышал Тумидус в его плаче. Карлик не произнес этих слов. Ему и в голову бы не пришло обвинять помпилианца в неудаче. Но Тумидус слышал — в плаче, в шуме ветра, в шарканье подошв Борготты, расхаживающего по двору, — и ничего не мог с собой поделать.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация