Внутренний двор посольства когда-то был красив, но сейчас пришел в запустение. Фонтан не работал, воду берегли. Энергию насосов тоже берегли. Каменная чаша заросла колючим вьюнком, металлические части обгрызла ржавчина. Там, где ржавчина оказалась бессильна, металл покрыла грязная плесень. Пластик беседок обвис, прогнулся, в ажурном переплетении крыш зияли дыры. Кусты самшита утратили темно-зеленый глянец, потеряли форму. Чувствовалось, что ножницы садовника давно не прикасались к их ветвям. Дорожки заросли травой, жесткой и рыжей от зноя. Клумбы оккупировал чертополох: седой, жилистый, колючий террорист. В дальнем углу двора, у окна, забранного решеткой, раскинула ветви чахлая, серебристая от пыли олива.
— Нравится? — спросил Артур.
— Нет, — честно ответил Натху.
— Мне тоже. Тебя зовут Сын Ветра?
— Нет. Я сын папы.
— Папу зовут Ветер?
— Папу зовут Гюнтер.
— Охотник сказал, что тебя зовут Сын Ветра.
— Какой охотник?
— С трезубцем. Он сказал, ты аватар их бога.
Натху пожал плечами. Ему было все равно.
— Аватар — это джинн? Правоверный джинн?!
Натху зевнул.
— Марути, Сын Ветра, — упорствовал Артур. — Охотник меня обманул?
Натху повернулся, чтобы уйти. К счастью, Артур сменил тему:
— Играть будем?
— Да.
— Как?
Натху вспомнил Артурову жизнь назад. Сполохи, молнии, хочу-хочу.
— Давай летать?
— Кто выше?
— Ага.
— И ты говоришь, что не Сын Ветра?
Артур смотрел на него в упор, кривя рот. Назвать это улыбкой можно было лишь с большой натяжкой. Окажись на месте Натху кавалер Сандерсон, отметил бы, что Артур приятно удивлен. Складывалось впечатление, что Артур Зоммерфельд, джинн он или кто, замыслил что-то сложное, опасное, трудновыполнимое — и вдруг ему в руки вложили ключ к исполнению желаний.
— Кто выше. — Артур глянул вверх. — Хорошая игра. Чур я первый.
Одежда сгорела в пламени, охватившем молодого человека. От восторга Натху захлопал в ладоши. Он хотел поделиться с Артуром их общей жизнью назад — вспыхивают руины, человек, сотканный из огня, взлетает над стенами, уходит в зенит; ответный взмах булавой, обещание «Убью!», ветер сдувает живой огонь в сторону — но не успел, потому что факел по имени Артур уже был далеко.
Задрав лицо к небесам, Натху следил за Артуром. Все было как в воспоминании: туча голубоватого песка, на которую опирался летящий Артур, карусель сполохов в низком небе. Косматый шар солнца едва проступал из-за облаков, похожих на плесень, укрывшую металл фонтана. У подножия карусели Артур выдохся, свернул в сторону. Туча рассыпалась мириадами песчинок — и джинн, описав крутую параболу, приземлился рядом с Натху.
— Теперь ты. — Артур задыхался. — Давай!
Полет дался ему нелегко. Ха, подумал Натху. Я тебя одной левой.
— Теперь я!
Два шага к фонтану: разбег. Прыжок на кромку чаши.
Толчок.
Второй прыжок: к небу
«Выше! Я выше! Лучше!»
Солнце — золотой апельсин за тенью бледных ветвей. Сполохи — вертлявый щит. Молнии навстречу. Рядом, вплотную. Щекочут. Царапают. Огненные копья, каждое похоже на Артура. «Сын Ветра? — спрашивают молнии-Артурчики. — Ты правда Сын Ветра?» Правда. Охотник, ты угадал! За каруселью, бешеной змеей, кусающей собственный хвост, — тьма. Кромешная тьма.
Космос. Свобода.
— Выше! Я выше!
Сполохи сплавились воедино. Щит налился красной медью. Выгнулся куполом. Укрепился ребрами жесткости, каждое с земную ось.
— Я выше!
Протяни руку — сорвешь солнце. Выпьешь багряный сок.
Победишь Артура.
— Выше!
Боль обожгла, ослепила. Всем телом Натху ударился о несокрушимую медь купола. Ему показалось, что купол сжался в кулак, схватил, сдавил жертву в жарких объятиях. Дюжина молний хлестнула, сошлась в одной точке, желая вырвать у дерзкого сердце. Прыжок превратился в падение.
Ну уж нет!
— Я Сын Ветра!
Извернувшись кошкой, мальчик руками и ногами оттолкнулся от упругой подушки воздуха, нет, от собственного упрямства.
— Выше! Разобью!
Второе столкновение с куполом едва не стоило ему жизни.
— Выше!
Третий раз. Решающий, как в сказке. Да, третий раз.
— Я! Выше!
От фонтана за Натху следил Артур. Джинн закусил губу, не замечая, что на подбородок стекает кровь. Джинн ждал. Слабейший ждал поражения сильнейшего. Ревновать к могучему — риск. Показывать свою ревность — самоубийство. Значит, надо уравнять шансы. Волшебный меч? Чудесный бич? Заточение в кувшине?! Нет, медный купол неба над Саркофагом. И ангелы Творца с их молниями, преграждающими путь в горние выси. Однажды джинн имел несчастье испытать их гнев на своей шкуре, для Сына Ветра это было в новинку. Он сильнее, думал джинн, чувствуя во рту привкус крови — медный, как искры небес. Это хорошо. По нему и ударят сильнее. С раннего детства запертый в Саркофаге, Артур Зоммерфельд вырос как шадруванец и мыслил как шадруванец. Борясь за существование, отец и мать не имели возможности заниматься образованием сына. Будь Артур настоящим ларгитасцем, продуктом самой просвещенной планеты Ойкумены, кавалером или бароном какой-нибудь зубодробительной науки — он, вероятно, вспомнил бы, что под Саркофагом нет контакта между двумя реальностями: той, которую опрометчиво считали подлинной, и той, которую презрительно называли галлюцинаторным комплексом. Значит, у Натху, запертого в величайшем ограничении вселенной, нет шансов пробить свод, начав существование в двух реальностях одновременно. Мальчишка уже стартовал с Ларгитаса, понял бы джинн, а антис дважды стартовать не может. Мальчишка уже пребывает в большом теле, сплющенном в мертвой хватке Саркофага до малого; ему не выйти в волну еще раз. Питекантроп с дубиной, и никаких тебе волн, лучей и частиц, оставшихся по ту сторону купола.
Дважды в одну реку? Нет, нет и нет.
Будь Артур Зоммерфельд ларгитасцем, он восхитился бы собственным планом. Но к счастью или к сожалению, он мыслил себя джинном. Аль-маридом, защитником города, в чьих жилах вместо крови течет огонь. Он никогда не думал о себе как о недоантисе.
С неба на двор посольства падал могучий ифрит-глупец, угодивший в ловушку. Сын Ветра или кто он там, истерзанный и обессиленный, ифрит лишился чувств. Объятый пламенем Артур взлетел навстречу, собираясь ударить в спину.
Честь? Совесть?
В битвах с чудовищами он узнал тщету этих слов.
Контрапункт Труппа из одной куклы, или Кое-что о бомбах
Раб громче всех кричит, что он независим.
