Надя улыбнулась и зашла в свою комнату. Маленькая, похожая на пенал, узкая комнатка с одним окном – зато своя, собственная. И не проходная, как у Берковичей, а угловая, тихая. Правда, холодноватая: места для печки не хватило, но Надя аккуратно платила Фиме Моисеевне свою часть за дрова, и та топила печь посильнее, чтобы тепла хватало на обе комнаты.
Надежда щелкнула выключателем, и сорокасвечёвая лампа под уютным шелковым абажуром осветила спартанскую обстановку комнатки. Этажерка с книгами, табуретка, тумбочка узкая, девичья кушетка, заправленная солдатским одеялом – вот, собственно, и все. На оклеенной газетами стене висели портрет Сталина, фотографии матери, отца и погибшего в гражданскую брата. На вешалке поместились драповое пальто, которым ее премировали за первое место по стрельбе в московском «Динамо», два легких ситцевых платья и одно крепдешиновое, а заодно – летний комплект формы. Вся одежда была аккуратно выглажена, повешена на плечики и обернута газетами от пыли и моли.
На тумбочке стояли чайник, стакан и спиртовка. Надя не любила ходить на общую кухню, а потому кипятила чай прямо в комнате. К тому же ела она чаще всего в столовой на службе, а в выходной довольствовалась бутербродами с вареньем, четыре банки которого прислала мать. Все это богатство стояло под кроватью и в тумбочке, где также хранились ее небогатое белье, запасной стакан, тарелка, нож и заварка с сахаром.
Вытащив из-под кровати вещмешок, Надежда аккуратно уложила в него летнюю форму – на Кавказе наверняка тепло; запасное белье, полотенце, зубную щетку и расческу. Вздохнула: зубного порошка осталось всего ничего – надо новый купить в аптеке. Вот в Тифлисе и купит. И мыло тоже. Огляделась: вроде все собрала. Закинув мешок за плечо, она вышла из комнаты.
– Фима Моисеевна, – обратилась она к соседке, – я в командировку уезжаю, присмотрите там за моей комнаткой, хорошо? В тумбочке – варенье клубничное, вы кушайте, пожалуйста. Я же знаю, вы его любите. И Солик тоже любит…
– Ой, Надюшенька, да куда же ты, на ночь глядя? – запричитала Фима Моисеевна. – Хоть бы поела, девочка, а то вон как похудела. Совсем не заботишься о себе: одни глаза на лице остались. Нет уж, нет уж, садись, я тебя сейчас покормлю сперва. Я такую рыбку приготовила, такую рыбку…
Надя вздохнула и покорно села за стол. В их большой, на восемь семей квартире, лучше было не спорить, а есть, когда дают. А то соседки налетят – втрое больше съесть заставят…
Москва, улица Дзержинского
Расследование гибели Нестора Лакобы началось на следующий день к вечеру. Утром Ежов, Новиков и Чкалов встретились в здании на улице Дзержинского, где Ежов со своей неуемной энергией и педантичностью уже выбил несколько кабинетов и большой зал для общих совещаний. Сразу же по встрече Николай Иванович быстро и четко распределил обязанности и раздал ценные указания. Чкалову он велел найти самолет и подходящую, как он выразился, «летную бригаду».
– Экипаж, – поправил его Валерий Павлович, но маленький человек не обратил на это внимания. Новикова как «старожила» НКВД обязали связаться со спецлабораторией Всесоюзного института биохимии и выбрать там нужных специалистов. Сам Ежов тут же отправился в Наркомздрав – требовать лучших патологоанатомов. Днем они уже должны были быть на аэродроме и вылетать в Тифлис
[91].
Надо отдать должное энергии и чиновничьей хватке Николая Ивановича Ежова – все прошло именно так, как он и запланировал. С разрешения Берии, Новиков кроме двух специалистов из «Лаборатории Х» взял с собой Россохина, Кузьмину, Надю, десять сержантов ГБ, с которыми он уже давно занимался лично, а также «маленькое дополнение», обещанное ему Берией при выполнении следующих специальных операций – стажеров Кузнецова и Мазаник. Увидев эту ораву, Чкалов поморщился, но Кирилл подошел к нему и негромко, но твердо сообщил, что предпочтет лететь двумя или даже тремя самолетами, чем там, на месте, принять участие в увлекательном соревновании «стрельба по мишени “бегущий кабан”» в роли того самого кабана. Валерий Павлович, подумав, согласился и тут же рванулся к телефону – договариваться о втором самолете. В результате в двенадцать часов дня два ТБ-3, натужно ревя моторами, оторвались от земли и взяли курс на юг.
ТБ-3 – тяжелый бомбардировщик, и к перевозке пассажиров приспособлен мало. Сидеть в его фюзеляже было темно, очень холодно и крайне неудобно. Конечно, перед вылетом всем выдали унты, овчинные шлемы, летные обливные полушубки и даже маски из кротовых шкурок. Но все равно это не помогало – холод пробирал до костей. Надежда пыталась спрятаться за Кириллом, но это не помогало – сквозняк в фюзеляже бомбардировщика был такой, что оставалось только удивляться: как это их еще не выдуло наружу?
Новиков старался по возможности прикрыть Надю и Веру от ветра, но получалось слабо. В полумраке он смог разглядеть скорченную фигурку Ежова и хмыкнул про себя: «Ежов-то съежился…»
Широким жестом он распахнул свой полушубок и жестом пригласил девушек спрятать лица у него на груди. Сам Кирилл не слишком страдал от холода: занятия аутотренингом, входившие в обязательную программу обучения «федералов», уверенно помогали абстрагироваться от не слишком комфортной окружающей среды. Не то что Ежов, Майрановский
[92] или тот же Чкалов.
Вспомнив о Валерии Павловиче, Кирилл зябко повел плечами: в отличие от остальных членов группы, Чкалов летел не внутри фюзеляжа, а в открытой кабине, взяв на себя обязанности командира авиагруппы. Впрочем, наверное, ему там было привычнее: уж он-то налетался в таких условиях, по сравнению с которыми даже ледяная тьма продуваемого фюзеляжа бомбардировщика могла показаться верхом комфорта.
Новиков осторожно, чтобы не тревожить девушек, повернул голову. Та-а-ак. Судя по всему, хуже всех в их компании приходится Григорию Моисеевичу. Высокий и нескладный, с уныло висящим семитским носом, он сильно дрожал от холода. Должно быть, в его тощем теле не было достаточно тепла, чтобы согреться под полушубком.
Очень аккуратно, двигаясь буквально по миллиметру, Кирилл дотянулся до кармана и вытащил флягу-спиртоноску – побочную продукцию своего Бюро. Узкая, удобная, ложащаяся в карман по бедру фляжка была необычной новинкой здесь – в настоящем прошедшего времени. Не меняя положения тела, Новиков поднял руку и протянул Майрановскому флягу:
– Коньяк. Выпейте, Григорий Моисеевич, согрейтесь.
