Нора стиснула руку Пег.
— Как думаешь… Может случиться такое, что еще вернется Михял в один прекрасный день?
Пег поджала губы.
— Он вернется! Ведь то не человеческое дитя было… Правда же, Пег?
— Нет, — помолчав, пробормотала Пег и погладила Норину руку. — Нет, Нора.
— А может, он еще и вернется.
Пег посмотрела на нее долгим взглядом:
— Но если он и вправду сейчас под холмом у добрых соседей, там, где свет и танцы…. то можно утешаться тем, что бывают несчастья и похуже.
В дверях послышался шорох, и, подняв голову, Нора увидела Бриджид. В руках у женщины была корзина.
— Да пребудет с тобой Господь и Пресвятая Дева, Нора Лихи. — Бриджид моргала, глядя на них, без улыбки. От долгого сидения взаперти лицо ее было бледно, а тело, показалось Норе, сильно исхудало.
— О, Бриджид, рада видеть тебя на ногах и не дома, — сказала Пег с деланой веселостью в голосе. — В первый раз после твоего очищения встречаемся!
— С тех пор чего только не было. — Бриджид переступила порог и, встав у погасшего очага, воззрилась на Нору. Лицо ее казалось непроницаемым. — Дэниел говорил, тебя чуть было на виселицу не отправили.
Нора кивнула с пересохшим ртом.
Лицо Бриджид посуровело.
— Дэн говорил, Нэнс заслуживает петли — и за Анью, и за пищог. И за паслен.
Нора глядела на нее, не в силах произнести ни слова. За нее ответила Пег:
— Перестань, Бриджид. Брось такие разговоры. Я тебе вот что скажу. Нэнс всегда была среди нас белой вороной, не такой, как другие, но, как бы ни злобился на нее отец Хили, нет никакого смысла и толка считать, что она изводница или толкает людей в огонь. У Аньи юбки занялись, такое часто бывает у женщин. Зачем искать виноватого, если фартук оказался слишком близко к огню? И разве Нэнс не старалась, не выхаживала тебя, когда тебе плохо было?
Бриджид, побледнев, по-прежнему в упор глядела на Нору:
— Но она же сделала это, сделала!
— Что сделала?
— Утопила мальчика.
Глаза-бусинки Пег зорко следили за обеими женщинами.
— Это был фэйри! — хрипло вскричала Нора.
Бриджид прикусила губу.
— Ты ее видела? После?
— Нет. Потеряла в толпе.
— Не знаешь, собирается она в долину возвращаться или как?
— Здесь ее дом. Небось ждет не дождется, когда у себя в хижине очутится. Я пока добиралась, только об этом и мечтала. Чтоб поскорее домой вернуться.
Бриджид покачала головой:
— Не будет ей здесь дома. Теперь — не будет. Забирай, что надо тебе, Нора. Не могу я здесь стоять весь вечер. Стемнеет скоро.
Пег протянула к ней руку:
— Бриджид! Что ты такое говоришь, детка?
— Сама, в конце концов, виновата. Давай, Нора. Здесь тебе нельзя оставаться.
— Что случилось, Бриджид?
— Дэн не велел мне говорить. Ну, Нора…
— Что…
Бриджид снова закусила губу. Она часто дышала, сжимая корзину так крепко, что даже пальцы побелели.
Пег потянулась к своей клюке.
— Пойдем, Нора. К Нэнс пойдем. — И она с удрученным видом заковыляла к двери.
Нора стала собираться.
— Теперь уж ничего не поделаешь, — выпалила Бриджид. — Так было решено. — И она гневно ткнула пальцем в сторону Норы: — Решили, пока тебя здесь не было. И скажи спасибо, что и с тобой так не поступили.
У Норы от страха забурлило в животе. Молча, дрожащими руками она взяла протянутую Бриджид корзину и стала складывать вещи.
Нэнс стояла на опушке, глядя на место, где прежде был ее бохан. Четыре дня пути из Трали, долгое мучительное преодоление, боль и усталость — и вот она дома, а дома нет.
Его сожгли. Остался один пепел.
Измученная, она опустилась в высокую траву на опушке, в тенистом, не видном с дороги месте, и погрузилась в сон. Свернувшись калачиком в сладко пахнущих мягких травах, она перестала сопротивляться усталости, и разбудил ее только поднявшийся к вечеру ветерок. Она села, глядя на красный закат.
Они должны были тщательно все подготовить, думала она, привалившись к дереву и глядя на подпаленную огнем землю. Обложили ли они сухим хворостом крышу? Плескали ли потинь в огонь, чтоб быстрее занялось? Видать, пламя было сильное — даже верхушки ближних деревьев и те почернели, а ствол дуба обгорел до половины. Она встала и, подойдя к дубу, провела рукой по почерневшей от сажи коре. С коры посыпались угольки, и руки ее тоже стали черными. Непроизвольно она поднесла руки к лицу и помазала углем лицо — от нечистой силы.
Ничего не осталось. Нэнс переступала через рухнувшие обгорелые балки, вороша пепелище в поисках хоть каких-то уцелевших вещей. Она нашла моток пряжи: когда-то расчесанная, аккуратно смотанная, она валялась теперь грязным комком. Густо пахло дымом. От трав ее ничего не осталось. Не было ни табуреток, ни торфа, даже плошки со свечным салом и те сгорели.
Но лишь найдя железную пряжку от ошейника, который был на ее козе, она почувствовала, как к сердцу ножом подступила тоска. Закрыв глаза, она крепко сжала в руках оплавленную, в чешуйках, металлическую пряжку и представила себе Мору за закрытой дверью и языки пламени вокруг. Плача, она разгребала золу, ища косточки, но в тусклом свете невозможно было отличить жестяную ручку подойника от иных хрупких останков.
Настала звездная ночь. Взошел тонкогубый месяц. А Нэнс все сидела, роясь в углях, что остались от ее дома; она разгребала их, пока руки не нащупали таившееся в глубине тепло. Тогда она легла, накрывшись, как одеялом, слоем золы.
Утром она проснулась, испуганно охнув от звука шагов. Вынырнув из-под золы и пепла, она в страхе огляделась вокруг. Еще не рассвело, но небосклон уже бледнел, и цвет его был голубоватым, точно яйцо малиновки.
— Нэнс?
Она обернулась — на краю пепелища стоял, пристально глядя на нее, мужчина.
Питер О’Коннор.
— Я уж думал, померла ты, — сказал он, прикрывая рукой рот.
Шагнув к Нэнс, он помог ей встать. Она заметила, что он дрожит.
— Благослови тебя Господь, Питер!
Он глядел на нее, покусывая нижнюю губу.
— Слава богу, отпустили тебя, — пробормотал он.
Нэнс положила руку ему на плечо, и он с чувством сжал эту руку.
— Я думал, что потеряю тебя, — с трудом выдавил он. — Только и разговоров было что о суде. Говорили, повесят тебя либо вышлют. А ведь ты только помочь хотела. — Он поднес ее руку к лицу, прижал к щетинистой щеке; подбородок его дрожал. — Я боялся за тебя.
