— Михял у добрых соседей, но теперь он вернется. Теперь его возвратят. Так Нэнс сказала.
Священник промолчал. Пройдя к открытой двери, он постоял там, а затем оглянулся на Нору со смешанным чувством отвращения и жалости.
— На твоем месте, Нора Лихи, я бы сейчас молился. — И он кивнул Пег: — Проследи, чтоб она никуда не уходила до прибытия констебля.
Когда Нэнс вернулась домой, ее все еще трясло от холода. В реке она продрогла до костей, и теперь они ныли. Голод, который так остро ощущался в эти дни, сменился тошнотой, и теперь, когда все было кончено, хотелось только одного — спать. Она заползла на свою постель из вереска, укрылась одеялом и закрыла глаза.
И ей приснился сон. Снилось, что она, молодая, идет по главной улице Килларни; стоит начало лета, дорожная грязь запеклась под лучами солнца.
Внезапно ее со всех сторон окружает толпа. Это молодые женщины с лицами, загорелыми от работы на вольном воздухе. На спинах у них корзины, полные рыбы и пахучей рыбьей чешуи.
Широко открывая рот, они окликают ее:
— Нэнс!
— Нэнс, стой! Нам надо поговорить с тобой!
Ноги ее замирают. Под подошвами теплая земля.
Женщины обступают ее все теснее, берут в кольцо.
— Не тебя ли мы заприметили в поле в канун мая?
— Тебя, тебя! Шла одна, одетая по-чудному.
— Никуда я не ходила.
— Но ведь видели тебя, Нэнс Роух!
— Ага!
— И как ползала под шиповником — тоже видели.
— Да не было этого вовсе!
— Видели, видели! А человек, что тебя видел, именем Божьим поклялся, что это ты была.
— Да кто это говорит?
— Он говорил, что ты голая ползла через колючки и что сам слышал, будто ты бормотала странные какие-то слова.
— Скажите мне, кто это говорил?
— Не посмею сказать: ты проклянешь его!
— В жизни никого не проклинала!
— Это ведь грех, Нэнс, страшный грех!
— Правда это, что ты у добрых соседей побывала?
— Неправда! Не было этого!
— Все знают, что мамашу твою умыкнули.
— Ага! А тетка твоя — Шалая Мэгги — с Ними знается. И порчу насылать она большая мастерица!
— Все они одержимые, полоумные. У них в крови это!
— Ага! То-то и папаша твой себя порешил — сам в воду бросился.
— Это нечаянно.
— Врешь, Нэнс! Это ваша одержимость на него перешла!
— А может, это фэйри его в воду затащили?
— Выгонят тебя. По миру пойдешь. Вот что бывает с теми, кто порчу пускает. Кто колдовством промышляет!
— Отца твоего больше нет, так тебе в твоей хижине теперь не жить!
Нэнс чувствовала, как ее охватывает пламя гнева. Она стояла, окруженная толпой, и пылала огнем.
— Вы очень жестокие, — шепнула она.
И когда они засмеялись, то Нэнс коснулась сердца каждой из этих женщин пальцем, горящим, как свечной фитиль. «Будь ты проклята! — выкрикивала она каждой, и та взвизгивала в ответ. — Пусть зарастет порог твой травой, пусть ты помрешь без причастия в городе без священника и пусть вороны растащат твои кости! Imeacht gan teacht ort! — Пропади ты пропадом!»
Как же они завизжали! Они визжали и выли, все громче и громче, пока она не проснулась и не села в постели, тяжело дыша.
Вокруг было темно. В щели сочился слабый послеполуденный свет пасмурного дня. Снаружи доносились шаги и негромкий разговор. И запах примятой травы.
Это добрые соседи, пронеслось в голове, пришли забирать меня!
Первую долгую минуту, не в силах пошевелиться, она сидела, уставившись на дымящий очаг, на полосы сажи на побелке, на разбросанный по полу камыш.
Они пришли за мной, думала она, как прежде — за мамой. Как за Мэгги.
— Нэнс Роух! Открой дверь!
— Ты живая душа или нежить?
— Открывай!
Времени для защиты не осталось. Некогда оградить свою жизнь и душу травами и заклятиями. Только погасшие угли в очаге.
Когда в прутяную дверь лачуги протиснулся констебль и его люди, Нэнс стояла на четвереньках, набивая карманы угольками.
Появление двух полицейских из Килларни взбудоражило всю долину. Пошли кривотолки. Люди, столпившись у дороги, смотрели, как два всадника в форме подъехали к маленькой часовне, а затем, уже вместе со священником, спустились по склону — мимо кузни, мимо родника и женщин с изумленно раскрытыми ртами, к подножию холма возле домов Лихи и О’Шей. Толпа двинулась следом, глядя, как полицейские, передав священнику поводья, стали пешком взбираться в гору. Один направился к хижине О’Шей, другой — Норы Лихи.
Когда через несколько минут они появились вновь, по бокам от растерянной вдовы и рыдающей девочки-прислуги, люди стали возбужденно перешептываться. Они смотрели, как полицейские уводят женщин — по дороге, назад к часовне, и только потом, когда группа скрылась из виду, люди кинулись на холм к О’Шей — узнать, что произошло. Неужели девчонку застали за кражей? А может, эта вдова сама гибель мужа подстроила? Когда потом они увидели, что полиция вернулась за Нэнс, люди стали гадать, может, все трое с нечистью водятся, всю долину изурочили, масло уводили из маслобоек и скотину губили кознями. Небось на самого священника пищог сделали!
Скоро все прояснилось. На закате вся долина гудела от новостей. Нору Лихи, Мэри Клиффорд и Нэнс Роух будут судить. Кретина-подменыша, которого Нора прятала от людей, утопили в реке, и говорят, будто это убийство.
Глава 18
Боярышник
ПОЛИЦЕЙСКИЙ ИНСПЕКТОР ВЕСЬ ВЗМОК, его шея багровела над темно-зеленым форменным воротом.
— Теперь говорите мне как есть всю правду, это очень важно. Вы наняли эту… — он заглянул в лежавшую перед ним бумагу, — Энн Роух, поручив ей убить вашего внука?
— Нэнс, — буркнула Нора.
Полицейский вторично заглянул в бумагу:
— У меня написано: Энн.
— Она зовется Нэнс. Нэнс Роух.
Он поднял глаза, взглянув на нее из-под кустистых бровей. Ноздри его шевельнулись.
— Это простой вопрос. Заплатили ли вы этой женщине за убийство вашего внука Михяла Келлигера?
Нора глядела на кадык полицейского, двигавшийся вверх-вниз над тесным воротником. Дрожащей рукой она потянулась к собственной шее.
— Я ничего ей не платила.
— Значит, это было простым благодеянием? Вы ее просили убить Михяла?
Нора покачала головой:
