— И я хочу! И ты тоже!
— Но с пустым-то животом, боюсь я, он холода не выдержит — помрет!
— Мэри, то, что у тебя на коленях сейчас, никакой не ребенок. И Михяла нам не вернуть, если не послушаемся мы Нэнс и не окунем тварь в воду!
Казалось, девочка вот-вот расплачется.
— Мне худое чудится, — пробормотала она.
Нора зачерпнула воды ковшом и побрызгала ей на лицо:
— Хватит, Мэри!
— Да! Чудится! Все думаю, что священник бы сказал, если б узнал…
— Священник мог помочь, когда я его о помощи просила!
— Но, миссис, разве не грех это, как вы думаете? Я вот вам давеча про пищог рассказала, так мне все кажется, что и мы что-то похожее делаем. Встаем до рассвета, догола раздеваемся, тайно, в глухом месте… Я греха на душу не хочу брать. Не хочу вред ребенку сделать.
— Просто ты на давешний пищог насмотрелась. Вот оно тебе в голову и зашло.
— Там говорили, что это Нэнс его подложила.
— Вранье!
— Говорили, что она зла желает всем нам в долине, за то, что священник против нее на службе говорил.
— Враки, бабьи сплетни!
— Может, не стоит Нэнс этой так уж верить, миссис… Может, она…
— Мэри! — Нора вытерла лицо передником, после чего обвязалась им. — Ты хочешь, чтоб сын моей дочери возвратился, или не хочешь?
Девочка молчала, еще крепче прижимая к себе ребенка.
— И никакого греха тут нет, — сказала Нора. — Разве ж это грех — вернуть добрым соседям то, что от роду Ихнее?
Мэри, опустив голову, разглядывала комья глины под ногами у Норы.
— А можно я одеяло захвачу, чтоб после согреть его?
— Бери, бери, сама и потащишь!
К лачуге Нэнс они подошли, когда небо было еще совершенно черным и лишь на востоке едва-едва начинало розоветь. Нора заметила, что несущую закутанного подменыша Мэри слегка качает. От голода, наверно, подумала Нора. Ее саму день поста вверг в некое восторженное состояние. И сейчас, шагая в темноте, она чувствовала, как необычайно обострились все ощущения. Втягивая холодный воздух, ноздри улавливали в нем не только привычные запахи земли, дыма и глины, но и подступавшую все ближе речную сырость, и горьковатую прель подлеска. Это была радостная, будоражащая бодрость.
Нэнс сидела у огня и вздрогнула от стука двери. При виде ее лица Нора приуныла — такое в нем было смятение: под глазами набрякли мешки, а седые волосы, обычно забранные в опрятный пучок на затылке, беспорядочно разметались по плечам.
— Нэнс?
— Что, пора уже? — спросила женщина и, не дождавшись ответа, медленно поднялась на ноги. — Ну, раз так — пойдем к пограничью.
По лесу они шли в тягостном молчании. Нора слышала только шорох шагов и тяжелое дыхание Мэри, с трудом тащившей подменыша. Лесной мрак был до ужаса недвижим.
Вдруг тишину прорезал прокатившийся по всей долине пронзительный крик, и все три женщины так и подскочили от страха.
Утка это, подумала Нора, лиса утку поймала, только и всего. Но по спине все равно побежали мурашки.
— Слыхала, что нашли на ферме у Линчей? — произнесла Нора шепотом, стараясь, чтоб голос не дрожал. — Про пищог?
Нэнс молча шагала в темноте.
— Пищог там нашли, — повторила Нора. — Послали за священником. Он его святой водой окропил, а потом сжег. Так Мэри говорит.
— Это было гнездо с кровью внутри, — подала голос шедшая впереди Мэри.
— Беда будет, — пробормотала Нэнс.
Она казалась погруженной в свои мысли и заговорила опять, лишь когда они пришли на прежнее место у реки:
— Теперь твой черед, Нора.
Нора не могла понять, от чего так сводит живот — от страха или от волнения.
— Что мне делать, Нэнс?
— То же, что и в тот раз делали. В точности повтори все за девочкой — разденься и войди в воду с эльфенышем на руках. И окуни его всего трижды. Каждый волосок его должен под водой очутиться. Вода пограничья сильная, пусть она все его тело омоет. И не поскользнись смотри! Воды в реке, похоже, сегодня прибыло.
Нора кивнула, чувствуя сухость во рту. Дрожащими руками она сняла с себя одежду.
— Может, лучше я опять это сделаю? — попросила Мэри. Она примостилась на корне дерева, прижав к себе мальчика. Едва заслышав шум реки, он принялся стонать и биться, ударяясь головой о ее плечо.
Нора протянула руки к мальчику.
— Хватит! Ты же знаешь, что сейчас моя очередь. Так положено. Давай его сюда, Мэри!
Девочка замялась:
— Только вы осторожней с ним, хорошо?
— Да мы ж не зла ему желаем, — заверила ее Нэнс. — Просто хотим вернуть эльфеныша к его сородичам.
— Он вчера как ледышка был. Больно холодная вода для него. Он же маленький такой, тощий…
— Дай его Норе, Мэри.
— Скорее! — Шагнув к Мэри, Нора наклонилась над ней и выхватила ребенка из ее рук. Нора не стала подбирать упавшее с него одеяло и прикрыла ребенка своим платком.
— Вы ж его на колючки положили! — упрекнула ее Мэри.
Нора словно не слышала. Она взяла ребенка на руки, и тот вдруг завопил и замахал руками. Нора чувствовала, как голова бесенка бьется о ее ключицу.
— Теперь в реку, Нора. Вот так. Держись за ветку, как Мэри вчера спускалась. Не поскользнись.
Когда Нора в первый раз окунула подменыша, он в удивлении раскрыл рот. Но воды он хлебнул не больше, чем при крещении, и Нора, приподняв его, вновь опустила в воду.
— Христом Богом прошу, скажи, Михял Келлигер, сын моей дочери, это ты или не ты?
В третий раз, когда вода, хлынув, залила лицо подменыша, Норе показалось, что он остановил на ней взгляд и глядит прямо на нее, пуская пузыри. Едва она вытащила его наружу, как солнце заиграло на сбегающих с него струйках и на всей поверхности реки: надо же, как быстро рассвело! Нора держала эльфеныша у голой груди, пока он выкашливал речную воду. Она стояла, дрожа, среди солнечных бликов, и в душе ее крепла уверенность, что они поступили правильно, что не пройдет и дня, как дочкин сын вернется к ней — невредимый, исправный, умеющий ходить и говорить. Это сулила ей река, спокойно и неуклонно стремящая свой бег, и обещали жаворонки, возносящиеся в небеса, точно молитва.
С утра у родника темнела кучка женщин. Несмотря на солнечную мартовскую погоду, на головы они натянули накидки и о чем-то перешептывались, горячо и таинственно.
Мэри покосилась на них, опуская ведро, и поймала на себе несколько взглядов, причем некоторые были довольно бесцеремонные. Вдруг вся толпа двинулась на нее. Мэри выпрямилась, вскинув голову, и тотчас пошатнулась от слабости.
