Нора мотнула головой:
— Так Нэнс ими Анью лечила. Раньше, пока отец Хили ее за порог не вышвырнул. Когда Анья обгорела. Травки-то были для лечения!
Пег понизила голос:
— Но это еще не все, Нора, что люди говорят. Как думаешь, почему Анья сожглась?
— Подол на ней вспыхнул. У очага. — Нора отвела руку Пег и снова взялась за спицы. — Да сколько таких историй было, что передник на бабе занялся! Не слыхала? Ей-богу, Пег, жалко, конечно, Анью, но ежели баба день-деньской у огня крутится, рано или поздно обожжется. Не повезло Анье, но Господь милостив, исцелит ее.
Пег глубоко вздохнула:
— Да я того же мнения, Нора. И ничего я против Нэнс не имею, и верю я, что и вправду дана ей премудрость. Только говорят, что огонь тот был непростой. В чугунке нашли коровью мочу.
— В чугунке?
— На огне. Доктор нашел и отцу Хили сказал, а тот у Джона спрашивает, что это Анья затеяла, не картошку ли в ней надумала варить. Джон, благослови его Господь, и ответил: «Это лекарство от Нэнс». Водица, дескать, разнотравная.
Стоявшая через двор от них Мэри подняла голову от лохани и, открыв рот, во все глаза глядела на них.
— Анья пошла к Нэнс, чтоб ребенок в ней укоренился, так Джон объяснил, и Нэнс дала ей травки — пижму и манжетку. И еще велела купаться в разнотравной водице. Анья как раз себе воду грела, вот большой огонь и развела. Для колдовского дела, как Нэнс научила.
Нора бросила взгляд через двор, в долину. Очертания гор окутывала мягкая золотистая дымка. Слышалось звяканье мотыг и лопат.
— Да это нечаянно вышло. Кого ж тут винить?
— Я-то знаю, что нечаянно, а вот отец Хили говорит, что грех на Нэнс. Что пищог это, колдовство и всякое такое. А другие, Нора, кому не верится, будто тут без Нэнс не обошлось, те всякое говорят.
Пег сверкнула глазами на корзину, и сердце Норы упало.
— Это они про подменыша, да?
— Боятся они, Нора. В страхе живут. — Пег задумчиво пожевала губами: — Я не к тому, чтобы и тебя пугать. Просто подумала, тебе лучше узнать про эти толки, а то мало ли кто к тебе заявится.
— Я сегодня к Нэнс собралась идти, Пег. Она мне внука возвратит. Михял вернется, и никто не посмеет ни в чем нашу семью винить!
— Даст Бог, так и будет, Нора, ради ран Иисусовых. Но вот людей ты остерегайся. По мне, так лучше бы никто не видел, как к Нэнс пойдешь. Уж не знаю, что им может в голову взбрести, но хорошего точно не жди. — Пег передернула плечами: — Нынче не время. Ежели кому теперь помощь от Нэнс нужна, лучше погодить, пока все уляжется.
— Ничего ему не делается, ни то, ни это не помогает, — сказала Нора. Она стояла у дверей Нэнс, держа подменыша на бедре. — Ты ж клялась, что прогонишь его, Нэнс! Почему ж добрые соседи не хотят возвращать мне внука, а? Чем я провинилась?
Она чуть не плакала. Боком она ощущала костлявую грудку малыша и его сиплое дыхание.
— Не все сразу, — отвечала Нэнс. Она маячила в темной пасти своего бохана — седая, растрепанная, локти в стороны, — точно изготовившись драться. — Скоро хорошо не бывает.
Нора покачала головой:
— Ты с Ними знаешься. Они тебя ведовству выучили. Почему ж не спросишь, куда Они Михяла дели? Попроси Их мне его вернуть! И вели забрать назад тварь эту! — Она сунула ребенка Нэнс под нос, держа за обтянутые кожей ребра. От холода пальцы на ногах его судорожно поджались.
— Готовлю я для тебя средство, — сказала Нэнс, опасливо глядя на Нору.
— Ничего ты не делаешь! А от того, что сделала, оно только трясется и тряпки марает. Травки твои настоянные у него уж из всех дыр текут. Как не лопнет оно от всей мочи, что из него хлещет! — Нора снова вздернула подменыша себе на бедро и зашипела, понизив голос: — Прошу тебя, Нэнс, пожалуйста, — ни травками твоими, ни наперстянкой не обойтись! Оно только вопит как резаное и пачкается. Присмирело было, тряска его одолела, а потом все к прежнему вернулось. Я о чем тебя просила? Чтоб забрали они сородича своего, а не чтобы он похирел-похворал, а потом опять стал здоровее прежнего! Мне и раньше с подменышем этим было тяжело, а теперь и вовсе сил моих нет!
Нэнс прикрыла глаза. Она стояла чуть пошатываясь и не отвечала.
Наступило молчание.
— Ты, видать, напилась в стельку, — презрительно бросила Нора.
Нэнс открыла глаза:
— Нет…
— Сама погляди, на кого ты похожа!
Вздохнув, Нэнс сделала несколько нетвердых шагов и уцепилась за дверной косяк. Держась за него, шагнула через порог.
— Нора…
— Что «Нора»? Ну и вид у тебя!
— Сядь. Посиди со мной.
— Куда сесть? Я в грязи сидеть не желаю!
— Вон там сядем. На бревно.
Нора нехотя проследовала за спотыкающейся старухой к гниловатой замшелой коряге.
Нэнс с облегчением уселась на бревно и со вздохом, похлопав ладонью, указала на место рядом:
— Присядь, Нора Лихи. А эльфеныша на землю положи. Вот сюда, на травку. Под дуб.
Нора колебалась и недовольно кривила рот, но руки ее так разболелись от тяжелой ноши, что она уложила ребенка на свежую, только что вылезшую травку и неохотно села рядом с Нэнс.
Старуха подняла глаза к голым веткам дуба:
— Когда ясень допрежь дуба зазеленеет, лето дымом дымит и пылью белеет.
— Чего-чего?
Нэнс шмыгнула носом:
— Так, поговорка старая. Известно, что деревья загодя погоду чуют.
Нора хмыкнула.
— Видишь, что там вон?
— Дударева Могила.
— Ну да. Дуб там растет. Рябина. Боярышник. Там место Ихнее.
— Это не новость, Нэнс Роух. Кто ж не знает, где у добрых соседей жилище!
— Я видала Их. И слыхала. — Нэнс моргнула, медленно уронила руку. — Мать мою Они очень привечали. Прилетали за ней не раз, на ветре колдовском. А после усадили ее на коня из крестовника и унесли в чудесные края. И тетку мою тоже забрали. Истинно так. А меня оставили, но ведовству научили.
Нора глядела на старуху, на полуприкрытые ее веки, на руки, царапавшие мшистый ствол. Она казалась не в себе.
Внезапно Нэнс открыла глаза и нахмурилась:
— Я мысли твои читаю, Нора Лихи. Ты думаешь, что годы мне мозг выели, что старость в нем дыр наделала. Думаешь, что возраст, мол, никуда не деться, и что я уже не я. — Она наклонилась к вдове, обдав горячим дыханием: — Ошибаешься ты, Нора!
Наступило молчание. Обе женщины глядели вдаль, на лесные деревья.
— Я-то думала, что если такая женщина, как ты, объявит его фэйри, то этим сердце и успокоится, — наконец заговорила Нора. — Ведь после дочкиной смерти я только и думала, что это с мальчиком такое приключилось, почему он словно тает. Думала, может, это Джоанна с Тейгом недоглядели, может, от голода это…. — Голос изменил ей. — Думала, как же так — родители собственное дитя угробили!.. Может, думала я, дочка плохой матерью оказалась, я не научила ее за ребенком смотреть! А когда Мартин мой помер, я решила, это от меня всем сплошные несчастья. И что мальчик такой получился, в том не Джоанны вина, а моя.
