— Язык сболтнет, а скуле отвечай!
— Да, но чтоб Питер О’Коннор! Слыханное ли дело — Питер О’Коннор на Шона вызверился! Кричит ему: «Ты и есть дьявол, самый настоящий! Готов и Нэнс оклеветать, и лошадей чужих уморить, лишь бы твоя в целости была!» А после Питер и про Кейт ему сказал: «Всем известно, что ты жену свою опять колошматить принялся. Кем же надо быть, чтоб руку поднимать на того, кто сдачи дать не может!» И потом: «Пробы на тебе ставить негде, Шон Линч, распоследний ты негодяй и мерзавец!»
— И что дальше было?
— Ну, Шон и накинулся на Питера. Избил смертным боем. Всего отделал, с ног до головы. В грязь бросил и ногами по лицу! Так избил, что, когда мужики оттащили его от Питера — тоже дело было непростое, так он брыкался и руками размахивал, — мальчишка, подручный кузнеца, по всему двору выбитые зубы подбирал.
— Господи, страсти какие… Как лицо-то теперь у Питера?
— Джон и Анья его подняли, в дом внесли, подлатали как смогли, но если раньше он лишь холостяком слыл, теперь до самой своей смерти, как ни жаль, будет слыть еще и уродом. Рот у него — как окно разбитое, нос сломан. А куртку впору на чучело надевать.
— А ведь прав он, — сказала Нора, задумчиво потирая подбородок. — Сущий дьявол этот Шон Линч.
— Я так скажу: нынче же, как стемнеет, Питер к Нэнс наладится. Ему без нее теперь никак.
Нора помедлила:
— Я и сама сегодня к Нэнс собиралась. Потолковать, чем бы еще подменыша попоить. Чтоб убрался он на веки вечные.
Пег посмотрела на мальчика долгим взглядом.
— Если дело терпит до утра, я бы с ним повременила. Пусть сперва Питер к Нэнс сходит. Потому как ежели Шон или кто другой из них увидит у бян фяса тебя с ребенком, да еще и Питера, слух об этом разнесется быстрее, чем собака хвостом машет при виде мяса. Не люблю я о людях дурное говорить, но мнится мне, беды не миновать, если заявятся сюда Кейт Линч и Шон и потребуют показать им подменыша, или крик поднимут, что ты против них пошла. Нет у тебя теперь мужа, Нора. Потеряешь доброе имя — никто тебя не защитит.
Нэнс брела вдоль берега, волоча за собой сломанный сук. Стоял редкий для февраля солнечный день, и Нэнс ясно видела и там, и тут первый румянец весны. Несмотря на холод, в воздухе пахло совсем иначе, чем зимой.
Деревья вскоре зазеленеют. Через месяц-другой лесной подлесок оживят колокольчики. Ветви пока еще голы, но в них бурлит живительный сок, и над лугами дрожит дымка. А на ольхе уже набухли почки, и мужики готовятся к пахоте. Скоро земля задышит, в воду полетит цветочная пыльца.
Нэнс зорко оглядывала пробуждавшуюся почву, торопясь выбрать из нее ростки трав, пока не успела с них сойти роса. Вот оно — ее достояние. Запах каждой из этих трав она чуяла, как чует мать своего ребенка. Она распознала бы их даже в темноте.
Попутно Нэнс думала о подменыше и вспоминала длинную лиловую отметину на лице Мэгги. Может, достаточно будет просто помахать раскаленным железом перед самым его лицом? Пригрозить эльфенышу, предупредить о том, что его ждет, если не уберется по-хорошему. От Мэгги она знала и о других способах, которые можно было испробовать, если наперстянка не поможет. Зверобой. Белену, если понемногу. Межевую воду.
Только не раскаленная кочерга. «Ни за что в жизни». Так сказала Мэгги. Несмотря на то что ее саму от фэйри возвратили именно этим. Закрыв глаза, Нэнс вновь увидела перед собой тот шрам Мэгги, вспомнила, как морщилась вокруг него кожа, какой уродливой выглядела стянутая шрамом щека. Она представила себе, как к ней прикасаются раскаленным железом, вообразила шипение, пар, касание раскаленного прута, боль от ожога. И содрогнулась.
Мысли ее прервал странный звук. Ветерок доносил чье-то прерывистое, натужное дыхание. Оставив свою грубую волокушу, она пошла, крадучись, хоронясь за деревьями, пока не увидела дымка своего же домишки.
На ведущей к ней тропинке показалась человеческая фигура. Мужчина направлялся к ее двери очень быстро, потом бегом, не замедляя шаг, даже когда его одолевал кашель. Перешагивая упавшие стволы и торчащие корни, он сжимал руками ребра.
Питер О’Коннор.
Выступив из зарослей ольхи и дуба, Нэнс вышла на поляну. Питер почувствовал движение, обернулся, замедлил шаг.
— Нэнс, — хрипло произнес он.
— Что, Питер? Что с тобой приключилось?
Громко рыгнув, Питер повалился на колени, и его вырвало. Корчась на четвереньках, он мучился рвотой еще и еще, затем стер слюну с подбородка и распрямился, сев на пятки.
Ласковым движением Нэнс провела рукой по его спине:
— Ничего, ничего. Теперь подыши поглубже, Питер. Отдышись.
Питер поднял на нее глаза, вытер губы. Один глаз у него заплыл. Между вспухших и слипшихся лилово-синих век нелепо торчали ресницы. В ноздрях запеклась кровь, а взгляд был исполнен ярости, но такой бессильной и жалкой, что Нэнс даже перекрестилась.
— Заходи же, Питер.
В ответ он смог лишь кивнуть. Она помогла ему подняться на ноги и повела к лачуге. Поглядев, нет ли кого поблизости, Нэнс закрыла дверь и завязала жгутом из соломы.
Питер стоял, понурившись, руки его обреченно висели вдоль тела.
— Садись здесь. — Нэнс потянула его за руку, указав на кучу вереска. — А лучше приляг. Давай-ка мы с тобой выпьем. — И она достала бутылку.
Дрожащей рукой Питер вытащил пробку и пригубил напиток.
— И еще глоточек. Вот теперь ты сможешь рассказать мне, что стряслось.
— Шон Линч. — Питер сплюнул, потом, порывшись в куртке, вытащил трубку. Нэнс терпеливо ждала, пока Питер дрожащим пальцем утрамбовывал табак в трубке, пока закуривал. — Шон… Он на меня набросился. Лошадь я ему одолжил. А он кормил ее плохо. Я пошел объясниться с ним насчет этого, а он на меня с кулаками. — Питер затянулся трубкой и поморщился, когда ее черенок надавил на разбитую губу. — Известно, Шон человек нелегкий, но ты бы видела его! Он был как бешеный. Готов был убить меня!
— Может, еще чем ты его обидел?
Питер выпустил густое облако дыма и пожал плечами:
— Я про жену его Кейт ему напомнил. Тут-то он и взбеленился.
— Они не очень-то ладят.
Питер покачал головой:
— Она в последнее время как собака побитая ходит.
— Отольются ему ее слезы.
— Думаешь? — Прищурившись, Питер взглянул на Нэнс из-за завесы дыма: — Боюсь я за тебя, Нэнс. Шон грозился отцу Хили рассказать, что ты богопротивными делами занимаешься. Год-то начался хуже некуда. У Томаса О’Коннора корова пала — а отчего, почему — непонятно. Нашел в реке ее тушу, всю раздутую, а как она забрела туда — один бог ведает. Мы впятером ее едва из реки вытащили. А она стельная была. Опять же Дэниела Линча жена, Бриджид. Младенец ее помер. Я уж про кур не говорю, но что старая Ханна всех кур своих нашла без голов и в ряд выложенных — истинная правда. Говорят, лиса, но какая лиса голову возьмет, а курицу оставит? С маслобойками горе одно: бабы с ними маются. Я у О’Донохью сидел, так бабы к нему табуном валили за гвоздями и железками — чтобы масло в маслобойки вернуть. А наверху в горах женщина одна рассказывала, мол, яйцо разбила: «А желтка там вовсе нет. Заместо желтка — кровь!» Одни говорят, что это добрые соседи опять проказить принялись, другие — что это мальчишка Лихи. — Он протянул Нэнс трубку, предлагая сделать затяжку. — А иные тебя винят.
