Показала, как ловить и чистить угрей, как поймать зайца, как стащить немного торфа, чтоб не заметили, как забрать сливки из молока, сняв серпом вершки с коровьей лепешки, приговаривая: «Все ко мне, все ко мне!»
Но как уснуть при дороге, когда не осталось ничего, кроме собственного тела, Мэгги не рассказала. Этому Нэнс научилась сама.
Глава 14
Олений язык
— МИР ДОМУ СЕМУ и благословение Божье!
Через открытую дверь Мэри и Нора увидели, как к хижине, опираясь на свою терновую клюку, ковыляет Пег О’Шей.
— Ах, черти такие, на крыше шуровать! — Остановившись, она замахнулась клюкой на птиц, вившихся над Нориной кровлей. — Солому таскают, мягкое гнездышко им подавай!
— Здорова ли, Пег?
— Здорова. Пришла вас проведать, узнать, как вы тут. Бог мой, Нора, на тебе лица нет!
Нора ступила за порог, помогая Пег войти.
— Да все подменыш этот… Ох, Пег, опять оно вопить принялось, орет всю ночь напролет. Видать, легкие у него покрепче наших будут: орет не по-людски. Веришь, Пег, всю ночь глаз не сомкнула. И девчонка тоже. Себя не помнишь после такой ночи!
Пег с облегчением опустилась на табуретку возле очага и бросила взгляд на лежавшего у Мэри на коленях мальчика. Плечи ребенка мелко дрожали, рот недовольно кривился.
— Бедный малыш, пустое ведро пуще гремит.
Нора подсела к ней:
— Что скажешь, переменился он? Поначалу мне чудилось, что да, но…
— Нэнс его лечит?
Нора кивнула.
— Покамест травками одними. — Она понизила голос. — Видела бы ты его неделю назад, Пег. Ужас, да и только! Весь трясется…
Пег сдвинула брови:
— Трясется? Что ж, Нэнс из него фэйри вытрясала, что ли? Трясла, туда-сюда раскачивала, взад-вперед?
— Я не про то, — сказала Нора. — Она ему траву дала, вот после этого тряска и началась. Тряска, пена изо рта, и всякое такое.
Они смотрели, как Мэри, послюнив край передника, вытирает мальчику подбородок.
— О таком я и не слыхивала.
— Это лусмор был, — сказала Мэри.
Пег насторожилась:
— Наперстянка? У-у, это трава сильная!
— Страх от нее один, — сказала Мэри, не отводя взгляда от Михяла. — Сперва его в ней искупали, а после мы ему на язык ее сок влили, и он биться начал, как пес бешеный. Казалось, что вот сейчас помрет!
— Господи Боже… Вот бедняга! — Пег озабоченно взглянула на ребенка. Личико у него было вялое, измученное.
— Хоть дрожь эта и трясучка прошла, — отозвалась Мэри. — Все ему полегче, слава богу.
— Не помогло, — отрезала Нора и, притянув Пег за плечо, продолжала: — Знаешь, мы было прогнали фэйри; думали, вот-вот уйдет, а оказалось… ничегошеньки! Сил моих больше нет, хоть на стенку лезь.
— Ой, Нора, — забормотала Пег, — оно дело трудное. Говорила же тебе Нэнс, что, может статься, лучше о подменыше позаботиться, а не гнать его, коли выгнать все равно не можешь.
Нора решительно мотнула головой:
— Нет, я от этой твари избавлюсь! Не прощу себе никогда, если не сделаю все, чтобы внука возвратить! Ради Мартина, ради дочери моей! Верну я Михяла! Другие способы найду!
— Да какие ж еще «способы» могут быть? — осторожно возразила Пег. — Не крапивой же опять его хлестать! Говорю тебе, Нора Лихи, лучше тебе прислушаться к тому, что Нэнс советовала, хотя… — Она осеклась, пожевала губами. — Много чего говорят в округе.
— О Нэнс?
— Небось и ты кое-что слыхала. Говорят про ее темные дела, она Хили пакостит и тем, кто желает ее из наших мест прогнать, — Шону Линчу, Кейт Линч, Эйлищ с мужем. Эйлищ, та против нее громче всех кричит. И еще про Бриджид говорят. Про ягоды, что ей Нэнс скармливала. Это все Кейт слухи распускает. А теперь еще и Шон в драку полез из-за Нэнс.
— Это еще что за история?
— Ну, может, не только из-за Нэнс подрался. Шон Линч сегодня в кузне бучу устроил. Мне зять рассказал. Из-за лошади они повздорили, Шон и Питер О’Коннор, а Нэнс — так, к слову пришлась.
Мэри подняла мальчика со своих колен и уложила на раскладной лавке.
— Так Шон, значит, виноват? Он что, пьяный был?
— Может и пьяный. Встретила я муженька дочери, а он и расскажи о драке, что во дворе у О’Донохью была.
— Да что случилось-то?
Пег вскинула бровь:
— Шон взял у Питера лошадь взаймы, чтоб к своей пристегнуть. С этого все и пошло.
Нора поморщилась:
— Мартин всегда говорил, Шон — жадный и не любит лошадей одалживать. Если долго не возвращают — ленятся, значит, работать не хотят. Вернули вовремя — тоже плохо, загнали лошадь, работать слишком много заставили, Шон и тут бесится. Он своего не упустит, Шон.
— Не о добре своем, а о себе он печется, — фыркнула Пег. — Говорят, Питерову кобылу Шон соломой кормил, в которой и зерна-то, считай, вовсе нет, а свою лошадь — лучшим овсом. Вот Питер возле кузни и попросил Шона, чтобы давал его кобыле тот же корм, что и своей задает. Ну а Шон… Шон глянул на него так, что дым пошел, и говорит, мол, буду кормить чем сам решу, и что кобылка Питера, мол, все равно ледащая, в чем душа держится, и что он, Питер то есть, видно, решил с него последнюю шкуру содрать, по миру пустить, даром что сосед. А Питер ему про недород, что засуха по всей долине и что разве его это, Питера, вина? А после… — Пег облизнулась, — потом и мальчика твоего вспомнили.
Нора побледнела:
— Подменыша? А что хоть говорили-то про него, а, Пег?
— Шон и Кейт все думали-гадали, что он такое и откуда в хижине твоей взялся, и решили, что это все Нэнс подстроила, чтоб зло на нас на всех навести. Шон говорил, и засуха у нас — от нелюдя этого… Мол, Кейт говорит, эльфеныша нам Нэнс подсуропила, в отместку отцу Хили. Ой, Шон бушевал не знаю как — зять рассказывал. На землю плевал, словно костер потушить старался. Кричал, что доберется до того, кто пищог по его земле пускает. Кто проклясть его пытается. Лошади шума испугались, Питер руку протянул, успокоить их, а Шон решил, тот на него замахивается, и как схватит Питера за грудки! «Знаю я, что ты к ней в берлогу намедни ходил, говорят, что ты души не чаешь в этой калях». А потом сказал… — Пег набрала побольше воздуха и, содрогнувшись от омерзения, покачала головой, — сказал: «Ясно дело: если мужик бабу себе никак не найдет, он за ней и к дьяволу самому в пасть полезет». Вот. Питера-то знаешь. Он ведь тихий обычно, как церковная мышь в престольный праздник. А тут, не поверишь! Как кинется на Шона, как схватит его за ворот! И криком кричит, что не имеет, дескать, тот никакого права бедную честную женщину дьяволом обзывать, что сам он, Шон, и есть дьявол!
