— Брат говорит, угорь графство пересечь за день может — хвост в рот, и покатился колесом. — Она передернула плечами. — Не по мне хитрые такие твари!
— А я так за милую душу, лишь бы поймать.
Усевшись возле очага, Мэри ткнула пальцем в разложенную на полу заячью шкурку:
— Вы продавать это будете? Я видела парней в шапках заячьих, даже и с ушами.
Нэнс забрала у Мэри зайца и поместила его в пустой горшок.
— Я что угодно продаю. Краски по большей части, но и шкурки, и веники. Зольное мыло.
— Мне черная краска нравится, — сказала Мэри, ткнув пальцем в сторону корзины, где темнел клубок шерсти.
— Это из ольховых сережек. Или из корней молочая. Я и из лишайника краску делаю, с болотной водой. И продаю. Даже из вереска можно краску гнать. Господь каждой травке неприметной краску дает.
— Вы столько всего знаете.
— Живу давно.
Мэри взглянула на маячившую в полумраке фигуру Нэнс:
— Да разве в годах дело? Знание — оно от Них, от неведомых. Говорят, что вы с Ними ладите и знаете, где Их искать; идете туда и беседуете, и что оттуда, мол, и все ваши премудрости. — Она подняла голову, вздернув подбородок к сушившимся под потолком травам. — Это правда? Правда, что вас фэйри всему научили и что поэтому-то вы и взялись вернуть вдове ее внука? Потому, что ведаете их нрав и хитрости всякие.
Нэнс вымыла руки, сальные после заячьих потрохов. В голосе Мэри было не только детское любопытство. В нем слышалась настороженность. Подозрение. Снаружи внезапно донесся топот ног, и Мэри, испуганно вскочив, сшибла с потолочной балки сушившийся там пучок зверобоя — цветки посыпались на пол.
— Здесь! Здесь! — послышался мужской голос. — Дома она! Видишь: дым, в очаге огонь горит. Брось, Дэвид, перестань!
Они услышали шум борьбы и затем три решительных удара в дверь. С потолка посыпалась труха.
— Нэнс Роух!
— Открой дверь, Мэри.
Девочка встала и приоткрыла ивовую дверь-плетенку.
— Именем Господа, Приснодевы и святого Патрика, Нэнс Роух, пойдем со мной!
Это был Дэниел Линч. Лицо его блестело от пота, грудь вздымалась тяжелым дыханием. За ним под низкий кров вошел, явно смущаясь, другой мужчина, молодой, сутулый и очень похожий на Дэниела.
— Дэниел. Спаси тебя Боже… Что случилось?
— Выручай. Молодайка моя на подстилке. Рожает… Бриджид. Жена…
— Давно у ней началось? — осведомилась Нэнс.
— На рассвете. Лицо как мел, сразу видно, что боли адские. Я обещал ей за тобой сходить.
Нэнс повернулась к Мэри, которая, раскрыв рот, глазела на Дэниела:
— Беги домой к Норе, Мэри. И скажи, чтоб собрала женщин — в дом к Линчам идти. Родных Бриджид, сестер ее двоюродных, теток, прочих родственниц, какие найдутся. И пусть захватят они чистых простыней. Молока и масла еще. Перекрестись, когда пойдешь, и их перекрести, пусть перекрестятся, перед тем как им к Линчам в дом входить. Я их там ждать буду.
Девочка с готовностью закивала и тут же бросилась вон — длинные ноги так и замелькали, платок слетел с головы. Братья глядели, как мчится она по тропе, разбрызгивая грязь голыми пятками.
Нэнс велела им подождать за дверью, пока она соберет в корзинку все, что ей понадобится. И стала пригоршнями ссыпать в тряпичные свертки сухие травы.
Поповник и водяной кресс. Тысячелистник. Прихватила ореховый прут, нити черной пряжи и ведерко воды из кузни, которую хранила, прикрыв тряпицей.
— Я готова, — сказала она, передавая тяжелое ведерко Дэниелу. — Веди меня к жене.
Едва войдя в лачугу Линчей, Нэнс поняла, что дело плохо. Бриджид лежала у окна на куче вереска и ракитника, и подстеленное под нее одеяло было мокрым от крови. Обернувшись, Нэнс жестом приказала братьям не входить.
— Хорошо, что меня позвали. А теперь ступайте и не кружите под дверью, как слепни возле лошади. Когда будет что сказать вам, скажу. — Она сплюнула. — Господь с вами обоими.
Бриджид морщилась, закрыв глаза от боли. От звука хлопнувшей двери она запрокинула голову:
— Дэниел?
— Да благословит тебя Бог, деточка, это Нэнс. Муж твой ушел и поручил тебя мне.
Опустившись на колени возле роженицы, она подложила ей под поясницу сложенное одеяло.
От женщины волнами поднимался страх. Точно напуганная лошадь, подумала Нэнс.
— Боюсь я, — сдавленным шепотом произнесла Бриджид. — Разве так должно быть? Не то что-то происходит…
— Со мной тебе ничего не грозит.
Нэнс склонилась к роженице и зашептала молитвы ей в правое ухо.
К хижине Линчей Нора подошла вмести с Эйлищ О’Хара, Кейт и Сорхой. Звать этих женщин ей не хотелось, так зла она была на них за их беспрестанные сплетни, но только они состояли в родстве с Бриджид, хоть и по мужу, и, если уж нет кровных родственниц, чтоб помочь, пусть будут хоть свояченицы. Михяла Нора отправила с Мэри к Пег.
Едва она открыла дверь, как в нос ей шибануло дымом и вонью. Бриджид стонала, не желая разворачиваться лицом к огню, на чем настаивала Нэнс. Жара в помещении была нестерпимой, по лицу Бриджид тек пот, мокрые волосы старухи липли к голове.
Женщины застыли в дверях, глядя, как Нэнс уговаривает Бриджид лежать спокойно и не вставать на колени, как та все время порывалась. Ляжки роженицы были скользкими от крови.
— Сорха, подойди и помоги мне уложить твою родственницу. Мне надо, чтоб она лежала лицом к огню. Вот так.
С помощью Сорхи Нэнс приподняла Бриджид за ноги и придвинула ее поближе к очагу, потом подбросила в огонь сухого дрока, отчего пламя стало ярче, а мрак отступил и притаился по углам.
Зрачки Бриджид, темные, расширенные, казалось, ничего не видели. Эйлищ жалась к стене, не выпуская из рук кувшина с водой, взволнованная. Кейт стояла возле дочери; в левой руке у нее была красная лента — завязка от шали.
— Зачем тебе эта лента, Кейт? — спросила Эйлищ. — Что ты собираешься делать?
В ответ Кейт принялась завязывать и развязывать ленту над то вздымающимся, то вновь опадающим телом Бриджид.
— Это роды облегчает, — пробормотала Кейт.
Нэнс окинула ее долгим взглядом, но промолчала.
— Как подвигается, Нэнс? — спросила Нора.
— Там в корзинке водяной кресс. Истолки его в кашицу, ладно? И вы две, тоже помогите. Возьмите там черные нитки и обвяжите ее, где я скажу.
Эйлищ и Сорха переглянулись.
— Живо! Надо кровь остановить. Обвяжите ей нитками запястья и лодыжки. — Женщины, поняв, что дело спешное, склонились к роженице. — И покрепче вяжите!
В дверь негромко постучали, и в хижину просунулась голова Мэри. При виде крови на полу глаза у девочки расширились.
