Мэри закинула в рот остальные листья и, отведя глаза в сторону, прожевала и их. Когда она сплюнула в миску все без остатка, язык и зубы ее были зелеными.
Нэнс размешала слюнявую массу, затем, внимательно осмотрев содержимое миски, переложила его в старый носовой платок, чтобы процедить. Мэри смахнула с губ крошки мяты.
— Зачем все это, Нэнс?
Передав миску Норе, Нэнс проковыляла в угол и вернулась, держа в руках наперсток.
— Начать разумнее с малой ворожбы. — Она сделала шаг к мальчику. — Сядь на табуретку, Мэри, вот здесь, и держи дитя, чтобы оно не двигалось. Да, вот так. И голову ему держи. — Она повернулась к Норе: — Над огнем его подержать не хочешь, нет? Ну, ладно, мы должны проверить, не обычная ли это какая хворь. — Она сунула ей в лицо наперсток. — Сок мяты в оба уха, и скоро мы узнаем, подменыш ли он или фэйри просто-напросто наслали на него глухоту.
Мэри, положив Михяла себе на колени, повернула его хрупкий череп так, чтобы ухо смотрело вверх.
Наполнив наперсток соком из миски, Нэнс по капле влила сок в ушное отверстие.
— Теперь другое? — спросила Мэри, морщась, потому что Михял извивался под ее руками и стонал. Она повернула к Нэнс другое ухо мальчика.
В воздухе резко пахло мятой. Рыжие волосы ребенка были мокрыми от пролитого сока.
— Теперь подождите до утра. Смотрите, не подействовало ли лекарство, не услышит ли он ваших голосов. Может быть, попытается заговорить. Или все останется по-старому.
— И это все?
Нэнс покачала головой:
— Сейчас совсем стемнело. В такие часы многое можно переменить. — Она стерла капли мятного сока с ушной раковины мальчика, потом, наклонившись, сняла тряпицу со стоявшей возле огня корзины. — Черноголовка.
Нора заглянула в корзину:
— Это от горла которая?
— И от колдовских проклятий. И от внезапного удара тоже помогает.
Опустившись на колени, она раскрыла малышу ноги и стала тереть ему ступни листьями черноголовки. Мэри и Нэнс глядели во все глаза, как трава пачкает ступни ребенка. Нэнс казалось, что от Норы исходит жар, жар отчаяния, смешанного с надеждой и страхом.
Ребенок лежал спокойно, измазанный мятой, он сонно щурился.
— Вот теперь хватит. На сегодня все.
Мэри потянула носом — пахло давленой черноголовкой.
— А когда узнаем мы, помогло или нет? — Нора собрала листики с ладоней Мэри и бросила их на пол.
— К утру, — пробормотала Нэнс. — Может, проснувшись, ты увидишь внука, а может — не увидишь. Есть другие заклятия, другие обряды. — Она понизила голос. — Увидишь. Все будет хорошо.
— Ты в это веришь, Нэнс?
— Верю, Нора. Со временем все будет хорошо.
Костры на холмах догорали оранжевым огнем, когда женщины покинули избушку Нэнс с карманами полными золы, чтобы уберечься от тьмы. Нэнс глядела, как растворяются в серой снежной метели их фигуры, и слышала голос Мэгги. Словно та шепчет в темноте.
«Если не знаешь пути, иди медленно».
В тот вечер она жевала мяту сама. В тот первый вечер из многих вечеров, когда они пытались выгнать женщину-подменыша и заставить мать вернуться. Отец ее ушел на куардь, и дома оставались только Нэнс и Мэгги. Они сидели на табуретках возле той, что не была Мэри Роух. Когда они вливали ей в уши травяной сок, тварь эта даже не шелохнулась.
— Не думаю я, что она вернется, — печально сказала Нэнс. Они сидели у огня, глядя на угли и ожидая возвращения отца.
Мэгги задумалась:
— Я обещала твоему отцу, что сделаю для него все, что будет в моих силах. — Она запнулась в нерешительности. — Но те, кого умыкнули, возвращаются нечасто.
— Почему добрые соседи не хотят ее вернуть?
— Тяжело расставаться с сокровищем.
— Мэгги?
— Да, Нэнс?
— Откуда ты знаешь все эти вещи?
— Есть особенные люди, которых влечет на самый край. — Мэгги машинально коснулась шрама. — Но на самом краю они обретают силу.
В ту ночь Норе приснилось, что она на берегу Флеска стирает Мартинову одежду и солнце печет ей спину. Как будто это лето. Берега густо поросли травой и высоким разлапистым папоротником. Приснилось, будто в руке у нее деревянный валёк, и она бьет и бьет им, ударяя по камням, выбивая грязь из мокрого белья. Ударив вальком в последний раз, она увидела на белье струйку крови. Не поняв, в чем дело, она еще раз ударила вальком, и кровь растеклась широким пятном, пропитывая всю ткань.
Она в ужасе опустила валёк и увидела, что под мокрой сорочкой что-то шевелится. Похолодев, она стряхнула белье с валька.
Под ним был Михял с пробитым черепом. Он погружался в розовеющую от крови воду.
Нора проснулась в испарине. Под дверь прокрался первый утренний свет. С замирающим сердцем она прошлепала к раскладной лавке, на которой сопела Мэри; рядом с ней, с головой покрытый одеялом, лежал мальчик.
Сердце Норы выскакивало из груди. Потянувшись к ребенку, она подняла одеяло с его лица.
Мальчик оказался живой, он моргнул ей слипшимися веками.
С облегчением Нора раскутала мальчика: вот он — ноги в пятнах травы, на ушах — зеленая корка.
— Ты сын Джоанны? — спрашивает Нора. — Ты Михял Келлигер?
Мальчик, вскинув руки, вцепился ей в волосы и непослушным языком пробормотал невнятный ответ.
Глава 10
Амброзия
— НОРА ЛИХИ ПОСЛАЛА МЕНЯ К ВАМ. Велела сказать, что тварь как была, так и есть — пускает слюни и орет. Мальчик остался тем же кретином, что и был, когда мы к вам пришли.
Нэнс подняла глаза от работы: сидя на пороге, она свежевала зайца, и руки ее были красными от крови.
— Правда, Мэри Клиффорд?
— Правда. Не помогли листья. И трава эта… — Девочка секунду помолчала, стоя в нерешительности, скрестив руки, с головой туго обмотанной платком. — Только если вы думаете, что это из-за меня, то честное слово… Я, когда рвала мяту, святую Троицу поминала, и роса была на траве. Я все делала, как вы велели!
Нэнс вытерла руки о юбку и передала зайца Мэри:
— Подержи-ка.
Мэри взяла зайца, и Нэнс обратила внимание, как опасливо оглядывает девочка ободранную жилистую тушку.
— Есть-то его не страшно?
— А что такого? — Нэнс поставила рядом миску с плавающими в воде потрохами.
— Чародейство в нем вроде.
Нэнс кивком пригласила Мэри в дом и закрыла дверь.
— Все полезно, что в рот полезло, — я и зайцев ем, и кроликов, и угрей.
Мэри поморщилась.
