В наступившем молчании священник опасливо взглянул на Нору:
— Если б мальчик страдал обычным недугом или же был при смерти, я бы пришел к нему и был бы рад помочь. Но если речь идет об идиоте…
— Но разве вы не помолитесь за него? Не полечите?
— Почему же вы сами не помолитесь за него, вдова Лихи?
— Я молюсь!
Отец Хили вздохнул:
— Да, но вы не посещаете мессу. С тех самых пор, как умер ваш муж. Понимаю, что время для вас нелегкое, но, поверьте мне, месса принесла бы вам утешение.
— Нелегко вдовствовать, отец.
Священник поглядел на нее добрее. Потом покосился на узенькое оконце, поцокал языком.
— Мальчик крещен?
— Да.
— У святого причастия был?
— Нет, отец, ему только четыре года.
— И ни один врач его не осматривал?
— Осматривал один раз. Этим летом Мартин привез доктора из Килларни, но тот ничего не сделал. Только деньги взял.
Отец Хили кивнул, словно и ожидал такого ответа.
— Думаю, вдова Лихи, что, возможно, это ваш долг — заботиться об этом ребенке и делать для него все, что только в ваших силах.
Нора вытерла глаза. Голова ее слегка кружилась от усталости и разочарования.
— Так вы не приедете к нему, не осените его крестом, отец? Ведь у священника есть сила против…
— Только не упоминайте колдовства и фэйри, вдова Лихи.
— Но отец Рейли…
— Оправдывал колдунов? И даже, кажется, удостоверял их бредни именем церкви? Отец Рейли, помилуй Господи его душу, был не вправе участвовать в пережитках языческих обрядов. Сам я стану заниматься чем-либо подобным лишь с письменного разрешения нашего епископа! — Лицо его снова посуровело. — Моя обязанность, вдова Лихи, — духовно окормлять жителей этой долины в согласии с требованиями нашей веры. Как можем мы отстаивать права католиков, когда долины наши застилает дым языческих костров, когда полнятся они ведьминскими воплями плакальщиц по усопшим? Тем, кто выступает против нашего представительства в парламенте, достаточно упомянуть католиков, что льют молозиво под куст боярышника, пляшут на перекрестках и тайком поминают фэйри!
Нора глядела, как, вытащив платок, отец Хили вытер слюну в уголках рта. Ее ноги ныли от холода.
— Простите, отец, у вас желток на сорочке, — сказала она и, не дожидаясь ответа, встала и вышла из комнаты.
Возле приходского дома она свернула с дороги и пошла малохоженой неприметной тропой; щеки ее пылали от гнева. Вдали слышался шум реки. Нора вышла к канаве, где ручеек, растопив снег, превратил его в грязь, и опустилась на колени возле покосившейся каменной изгороди в зарослях крапивы.
Насчет доктора она сказала священнику правду. Мартин в самом деле съездил за ним, хотя позволить себе этого они и не могли. Одолжив у кузнеца лошадь и встав чуть свет, он отправился в Килларни и привез оттуда врача. Чуднóй такой, трусит рядом с Мартином, седой чуб прилип к лысоватому черепу, руки точно пухом покрыты седыми волосами, а проволочные очки слетают с сального длинного носа на каждом ухабе.
Войдя в хижину, он бросил опасливый взгляд на потолок — словно боялся, что тот рухнет ему на голову.
У Норы от волнения зуб на зуб не попадал.
— Да благословит вас Бог, доктор, добро пожаловать, и спасибо, сэр, что приехали!
Врач поставил на пол свой саквояж, отодвинув ногой свежий камыш подстилки.
— Грустно слышать, что ваш ребенок хворает. Где же пациент?
Мартин указал ему на бесчувственного Михяла, лежавшего на своей лавке.
Врач, наклонившись, взглянул на мальчика.
— Сколько ему?
— Три, нет, четыре года.
Врач надул щеки и затем выпустил воздух, отчего волосы на его висках затрепетали.
— Так он не ваш?
— Он сын нашей дочери.
— А где же она?
— Умерла.
Врач неловко присел на корточки, и брюки на коленях его натянулись, а ботинки заскрипели. Он придвинул к себе саквояж, щелкнув замком, раскрыл его, вытащив оттуда что-то длинное.
— Я послушаю его сердце, — подняв взгляд, пояснил он.
Врач молча принялся за дело: приложив серебристый наконечник трубки к груди Михяла, он тут же отставил его и, нагнувшись, приник волосатым ухом к белой коже ребенка. Затем постучал по груди Михяла, прошелся кончиками пальцев по выпирающим ребрам, словно по струнам неведомого инструмента.
— Что же это с ним, доктор?
Врач приложил палец к губам и строго глянул на Нору. Потом помял пухлыми пальцами подбородок малыша, поднял ему руки и осмотрел молочно-белые впадины подмышек, раздвинул ему губы, поглядел язык, затем, осторожно обхватив хрупкое, точно стеклянное тельце, перевернул мальчика на живот. Поцокал языком, увидев сыпь на спине, но ничего не сказал, затем прошелся по бугоркам позвоночника, покрутил туда-сюда руки и ноги мальчика.
— Может, это оспа, доктор?
— Скажите, вы с рождения знаете этого ребенка?
— Он только что переехал к нам, — отвечал Мартин. — А родился он здоровым. Ничем не хворал. Мы однажды видели его, и он показался нам обычным здоровым мальчишкой.
— Говорил он?
— Да, говорил. Отдельные слова, как все дети.
— А теперь говорит?
Мартин и Нора переглянулись.
— Мы так понимаем, он шибко тощий. И голодный. Вечно есть хочет. Мы сразу увидели, что с ним неладно. И решили, что от голода. Что во рту у него такой голод, что для слов и места нет.
Врач с трудом поднялся на ноги, вздохнул, отряхнулся.
— С тех пор как вы взяли его, вы не слышали от него ни единого слова, так? И ни единого шага он тоже не сделал?
Не дождавшись ответа, доктор провел рукой по блестящей лысине и взглянул на Мартина:
— Я хотел бы сказать вам пару слов.
— Все, что вы собираетесь сказать, вы можете сказать нам обоим.
Врач снял очки и протер платком стекла.
— Боюсь, ничего утешительного я сказать вам не могу. Ни оспы, ни чахотки у ребенка нет. Сыпь на спине не от болезни, скорее потертость, оттого что он не может самостоятельно сидеть.
— Но поправится он? Пройдет у него это? Что нам с ним делать?
Врач опять надел очки.
— Бывает, дети плохо развиваются. — Он собрал в саквояж инструменты.
— Но он родился здоровый. Мы своими глазами видели. Значит, он сможет опять выправиться.
Врач выпрямился, пожевал губами.
— Может, и так, но я считаю, что он останется недоразвитым.
