– Когда поедем?
– Да хоть завтра, – обрадовался моему согласию Степин. – Чего тянуть-то – время сейчас на нас работает.
Обговорив, что да как, заготовитель ушел, довольный нашим соглашением.
* * *
Лошадь едва тащила сани, увязая в рыхлом снегу почти по брюхо. В передке, на подстилке из сена, лежал закостеневший труп маленького теленка, по неизвестной причине появившегося на свет мертвым, и мешок с капканами. Сбоку – две метлы. Мы со Степиным сидели в задке. Он правил лошадь к тому лесному отъему, где летом я наткнулся на волчье логово, а я, по привычке, оглядывал ближние опушки колков, надеясь приметить заячьи следы. Но пусто было в лесу и тихо. Лишь в одном месте лошадь вдруг захрапела, приостанавливаясь, и я увидел глубокую борозду звериных следов поперек нашего въезда. «Волчьи! – понял я. – Потому и никакой живности тут нету». Жутковато стало, завертел я головой, оглядываясь по сторонам, хотя и знал, что рядом со Степиным лежит его ружье. А Степин прикрикнул на лошадь и стеганул её вожжой. Я заметил, как задрожала кожа на боках лошади, но она дернулись и сани поползли дальше.
Объезжая густые куртины кустов, Степин свернул на тянувшуюся между ними объемную поляну и остановился возле какой-то вырубки.
– Возле той вон валежины и бросим приваду. – Он показал на обрубок березового ствола, едва торчащий из снега. – Безобразит кто-то из наших: ровные бревешки взяли, а этот, видно, – витой и сучковатый – оставили. Ну, давай займемся делом.
Мы разгребли снег вокруг обрубка и перетащили к нему стылого теленка.
Степин обмотал цепь с двумя капканами вокруг сутунка и расположил их по обеим сторонам привады. К ним он привязал и цепь третьего капкана. Я помогал ему, выполняя все указания. Зажимая пружины капканов винтовой струбциной, мы, один за другим, насторожили их. Жутковато было смотреть на распахнутые «пасти» ловушек с зубчатыми дугами. Попадись в такую, и ногу потеряешь.
Засыпав капканы снегом и слегка притрусив труп теленка, мы стали метлами заметать все наши следы до самых саней.
– Снежок пройдет и вовсе все заровняет, – оживленно суетился Степин. – Зверь сейчас голодный, пойдет на приманку, хотя и хитер он, да соблазн велик при пустом желудке…
Заготовитель балагурил, но я, по непонятной причине, не разделял его веселости.
* * *
Степин, как в воду глядел, где-то через день-два, после установки волчьих ловушек, пошел снег, мягкий, пушистый и укрыл все земные изъяны, но заготовитель почему-то не торопился проверять приваду.
– Семена не обойдешь, – высказался по этому поводу дед. – Хитер, да и знает повадки зверей не понаслышке – в молодые годы он, как и ты, занимался пушниной. Его, из-за покалеченной руки, не привлекали на колхозную работу. Так – кое-где на подхвате был, да сторожем состоял при зернохранилище, а после, когда окончил какие-то курсы, кладовщиком работал, до тех пор – пока его родителя не привлекли в тридцать восьмом за агитацию против советской власти, хотя агитации никакой и не было. Входил отец Семена в сельсовет да задел плечом портрет Сталина, висевший на стене, – тот грохнулся, и стекло – вдребезги. Старик выругался матом, а кто-то услышал – донес, может, тот же Хрипатый – он тогда секретарем там сидел, и, как в той песне: «никто не узнает, где могила моя…» Семена тоже шпиговали допросами, но он уже жил отдельно от родителей – своей семьей, а сын, как говорили, за отца не отвечает. Хотя это и не всегда так…
Дед бы еще рассказал что-нибудь интересное, да легким на помине оказался Степин: ввалился в избу, заговорил о проверке капканов, о деревенских новостях, о ценах на продукты в районе, а утром мы с ним поехали в лес.
Низко стояли тучи, закрывая солнце. Лишь в рваные промежутки между ними струился желтый свет, отчего небо было пестрым, как степь ранней весной. Пахло конским потом, соломой и сухим снегом. Тихо скрипели вязки саней, да изредка покашливал Степин.
Старый наш след хотя и засыпало снегом, но все не целина. Лошадь шла легче прежнего, да и в санях не было поклажи, хотя и не особо весомой, но все же.
Чистейшие снега, спящий лес и ни звука – белое безмолвие, да и только.
Обогнув плотные кусты, заслонившие опушку крупного леса, мы остановились. Степин встал в санях.
– Отсюда идти придется, – тихо произнес он, – а то лошадь напугаться может, если что. Привада-то вон за тальниками, шагов двести отсюда. – Он кинул коню охапку сена, взял с саней топор и веревку. – Ты бери ружье и будь наготове – мало ли что.
Откуда-то взялась сорока, застрекотала, к ней подлетела еще одна.
– Вот они, уже услышали, на доклад прилетели. – Степин натянул на валенки штанины. – И тебе советую, – кивнул он мне. – Оно хотя и не глубоко по старому следу, но неизвестно, как все обернется.
Я кинул на плечо ружье и двинулся по прошлой борозде. Снег был рыхлым и легко рассыпался под валенками. Внимательно вглядываясь в пространство, я взял ружье наизготовку и заспешил, гонимый нетерпением.
– Куда попер, как паровоз, – буркнул Степин – он шел сзади. – Погляди на вырубки – там ничего не видно?
– Да никого. – Я еще раз окинул взглядом уже недалекую залысину в лесу и, сделав несколько шагов, оторопел от неожиданности: большой серый зверь взметнулся словно ниоткуда, поднимая снежные фонтаны. Еще мгновения назад там никого не было. Не мог же я не заметить волка? Скорее всего, зверь таился до какого-то момента, вжимаясь в снег, а потом вскочил. Он то вскидывался над снегом, то падал, скрываясь в нем. Я невольно остановился, задвигал ружьем.
– Что, попался зверь? – понял Степин. Ему, с одним глазом, трудно было разглядеть, что творится на таком расстоянии. – Не стреляй, не кровавь шкуру – из капкана не вырвется. Я его дрючком зашибу. – Он тут же, торопясь, срубил топором небольшую березку и, очистив от сучков её стволик, отрубил от него увесистую палку. – Пошли! Только ружье держи наготове, и, ежели чего, – стреляй!
Волк, в который уже раз, попытался вырваться из капканов. Он яростно бился в снегу, поднимая белые смерчи, и порой трудно было разглядеть положение его тела, так несуразно извивалось оно в этих диких прыжках.
– Рвись, рвись, разбойник? – Степин шел к зверю уверенно, твердо, держа палку наперевес. – Тяни свои жилы, ломай кости. Все одно конец…
Я двигался рядом с ним и вздрагивал от каждого всплеска снега, от железного звона капканов с цепью, от клацанья волчьих зубов – и тонкий страх, и жалость, и печаль давили душу. До волка оставалось шагов десять, когда он перестал биться, поняв тщетность своих усилий. Я полностью разглядел крупного, чуть припавшего в снегу зверя с взъерошенной шерстью, окровавленной пастью, злым блеском глаз. Передняя и задняя его лапы, зажатые капканами, красили снег кровью и лоскутами спущенной кожи. Выбитое до черной земли место, и алый снег, разбросанный по сторонам, и взлохмаченный злобный зверь – являли жуткую картину: сердце сжалось в дробном стуке, и скулы свело.
