«Пусть идет, – подумалось успокоено, хотя и с сожалением, – полоса большая – места хватит…» И я резко свернул вправо к одонку соломенной скирды.
– Постой! – крикнул человек сзади. В предутреннем свете лица его я не разглядел.
Останавливаться не хотелось, но я подумал, что от этого быстрого мужика все равно не уйти. С угрюмым недружелюбием, на какое только был способен, стал я смотреть на приближающегося человека.
– Ну, ты и летишь! – Улыбка оживила приятное лицо незнакомца, худощавое и загорелое. – Еле догнал. На казарок собрался? – Он потрогал профиля, зажатые у меня под мышкой.
Я кивнул, разглядывая и охотника, и его новое одноствольное ружье.
– Чей будешь? – Незнакомец был молод, высок и широкоплеч, в полувоенной одежде, и я понял, что это кто-то из бывших фронтовиков: третий год пошел, как закончилась война, а люди все еще возвращались домой.
Нехотя, я назвался – быстро светало, и мне не терпелось заняться делом.
– Ясно, мы с тобой почти что тезки: ты Леонид, а я Алексей, по деревенски, просто Алешка, Алешка Красов. Так что, может, вместе попробуем охотиться? – Он смотрел дружелюбно.
«Увидел профиля, и глаза разгорелись, – подумалось с досадой, – подманивай гусей, а он стрелять будет. За новенькой его курковкой не больно поспеешь…» Не ответив, я пошел дальше: гуси вот-вот должны были полететь на кормежку.
– Ты, я вижу, не очень-то разговорчивый. – Красов зашагал рядом, оглядываясь по сторонам.
«Вот навязался, – все досадовал я, – испортит охоту: у него и ружье новое, и припасов небось с войны прихватил немало. Еще и влет стреляет, сесть гусям не даст, а мне влет стрелять заказано: вдруг промажу – заряды на счету»… С тоской я поглядывал на близкие соломенные кучи.
– Так что решил? – снова спросил Красов.
– Лучше давай отдельно друг от друга, – не стал хитрить я, – чтобы не мешать.
– Ну, как хочешь. – Он скользнул взглядом по дальним кучкам соломы и пошел к ним, слегка увязая сапогами в сыром жнивье.
По мере того как удалялся конкурент, уходила из моего сердца тревога и тень недовольства. Охотничий азарт погасил все смутное в душе, поднимая жгучий восторг перед зарождавшимся утром, тихой степью и жаждой неизвестного. Я посмотрел на белесую полоску у горизонта и стал определять место для засидки. Отдельно лежащая кучка соломы мне особенно приглянулась, и я направился к ней. На узком бугорке я поставил профиля. Краска на них кое-где облупилась, но отмытые от грязи они здорово смахивали на гусей, и надежда на удачу укрепилась. Раздав солому, я спрятался в ее влажное нутро. Запахло тленом, распаренной мякиной и мышами. Я еще и устроиться, как следует, не успел, а залатанные на коленях штаны уже натянули в себя сырости. Пришлось сгрести с просохшего верха кучки сухую солому и подстелить под себя.
С бережливой осторожностью достал я патрон из кармана и зарядил ружье. И тут где-то закричал гусь. Я вжался в солому, ища глазами птицу. Ни со стороны озера, ни справа, ни слева никто не летел, а крик повторился. И тогда, оглянувшись, я увидел гуся возле далекого одонка соломенной скирды. Как раз подле того места, где спрятался Красов. В груди погорячело: сейчас, вот сейчас грохнет выстрел? Но гусь еще раз вскрикнул, послушал и спокойно стал что-то искать клювом в стерне.
«Домашний! – понял я. – Так вот кого нес он в мешке!» Вспомнив наш разговор, представив себя со стороны, я, наверно, покраснел, душу мне покоробило от горького стыда. Получалось, что Красов, предлагая совместную охоту, не о себе пекся. У него-то с манным гусем точно добыча будет, а у меня – как сказать. Сразу поблек полыхающий в полнеба зоревой пожар, неуютно и сыро показалось в соломенной засидке. В этот момент другой крик, более легкий и мелодичный, долетел откуда-то со стороны. Я снова вжался в сырую солому. Быстрый мой взгляд нашел в небе цепочку летящих над полем гусей, и в миг все ушло: и легкая зависть к соседу-охотнику, и тревога за удачу, и досада – одни гуси в дружном развороте завладели моим взором, душой…
Гусак Красова услышал говор птиц гораздо раньше меня и сдержанно, но призывно прокричал несколько раз. Косяк белолобиков в крутом вираже стал планировать прямо к нему. Дружно и красиво падали птицы на стерню, сверкая белыми подхвостьями. С нетерпеливым холодком в сердце ждал я выстрела. Но вначале струя дыма полосонула от кучи соломы в сторону гусей – один гусь перевернулся, захлопал крыльями, а потом я услышал выстрел. Птицы с переполохом поднялись от опасного места. Я надеялся, что они подлетят к моим профилям. Но, гуси, выстраиваясь в ряд, потянулись к дальнему краю полосы.
Красов вылез из соломы и подобрал добытого гуся. Снова легкая зависть тронула сердце: «Не было бы этого конкурента с гусем – эта бы стайка подсела к моим профилям. Некуда ей деться…» И тут я увидел огромную стаю птиц, низко летящую прямо на меня. Съежившись, насколько было возможно, я следил за тяжелыми гусями. Впереди летел крупный пестрогрудый вожак. С молчаливой настойчивостью приближались они к моей засидке. Пятьдесят, тридцать, двадцать шагов… Я разглядел желтые лапки, прижатые к белым подхвостьям, сероватые, в черных поперечинах, брюшки, белые лбы… То ли вожак заметил меня, то ли ему показались подозрительными неподвижные силуэты, но гуси проскользнули дальше, обдав меня тугим воздухом. Слышно было, как свистит у одной из птиц обломанное в крыле перо. Мягко и дружно закричали белолобики над манным гусем и один за другим стали тяжело садится. И снова все повторилось, и снова вылез за подбитым гусем Красов. Поглядев вслед улетающей стаи, он стал махать мне рукой, а потом – шапкой. «Зовет, – понял я, – здесь караулить бесполезно…» Hе хотелось покидать приглянувшееся место, но я понимал, что пара обшарпанных профилей ничто в сравнении с манным гусем, и вылез.
– Ставь свои профиля, да садись, – встретил меня Красов быстрым говором. – Я тут раздал засидку, на двоих места хватит…
В чужой засидке я чувствовал себя неловко, стесненно.
– Подумал, что примазываюсь, – с добродушной улыбкой, спросил он. – Я специально не сказал тебе про гуся…
«Клы-клы-клы, клы-клы-клы», – донесся грустный переливчатый крик.
– Не шевелись! – предупредил Красов, прижимая меня локтем.
Через край скрадка я увидел с десяток гусей, падающих прямо на нас. Они были так близко, что можно было разглядеть отдельные перья на тугих крыльях и хвосте, желтые растопыренные лапы. В короткое мгновенье гуси мелькнули перед глазами и пропали, свалившись вниз. Раздалось мощное хлопанье крыльев и все стихло.
– Ты бери правого, – шепнул сосед, медленно распрямляясь и осторожно высовывая ружье, – а я левого.
Вытягивая шею, стал подталкивать вверх и я свою берданку. Шагах в двадцати от нашей кучки стояли высокие, поджарые, искрящиеся на солнце перьями птицы. Смотрел бы да смотрел на них, но напарник уже приложил приклад к щеке, и я сощурил левый глаз, ища в щербатой прорези маленькую, избитую мушку. Плавно опускаясь вниз, она закрыла весь бок ближнего гуся. Берданка вздрогнула от выстрела, колыхнув солому, и гусь забил по стерне крыльями, пытаясь взлететь. Но попытки его были тщетны: шея птицы медленно гнулась к земле, валилась вбок. Бросив ружье, я выскочил из соломы. Гусь еще мелко-мелко колотился на земле, стараясь поднять тяжелую голову, но глаза его сужались и блекли. Я едва поднял добычу, схватив за шею. Гусь был еще горячий, еще трепетала в нем какая-то живинка, и тупая боль сжала мое сердце, глаза ничего не замечали, кроме этой большой, умирающей птицы.
