Мы, отходя от налетного испуга, притихли, оглядываясь и на окна, и на палисадник. Но никто за нами не погнался и никакого стона не было слышно.
– Может, овца чья-нибудь больная забрела в закуток? – нарушил общее оцепенение Паша.
– Нет, это на чердаке! – заявила Шура с присущей ей решимостью.
– А мне показалось, что в доме, – не согласился я с ними. И Славик кивнул, поддержав меня.
Антоха вообще промолчал, таясь сзади нас. Оно и понятно: его бабка была набожней и наверняка внушила ему немало того, чего мы не знали.
– Идем в закуток! – расхрабрился вдруг Паша. – Нас пятеро, кого бояться! – Он подобрал у изгороди какую-то железку и заспешил в ограду. Скорее безотчетно, чем сознательно, мы двинулись за ним – гуськом: Шура, я, Славик, Антоха.
Ограду прошли бодро, но возле закутка наш пыл поутих. С оглядкой, робкой нерешимостью, мы стали подбираться к темному проему открытых дверей.
Снова зашлось сердечко, потяжелели ноги. Я ощутил, как задышал мне в затылок Славик, и замедлил шаг. Пахнуло прохладой, запахом навоза, но никаких звуков не послышалось.
Паша наклонился и заглянул из-за косяка в закутку.
– Никого, – подбодрил он нас и шагнул в проем.
«Вдруг сверху прыгнет?!» – полыхнула тревожная мысль, и я оглянулся на чердачный лаз. В мгновенье показалось, что там кто-то мелькнул, но я промолчал, еще больше цепенея.
Следуя за Пашей, мы осмотрели все углы закутка – пусто.
– Пошли, еще раз послушаем! – решил он.
Снова мы, крадучись, миновали палисадник, и снова тяжкий стон, жалобный и скорбный заставил сжаться и без того часто бьющееся сердце. Тот же заполошный бег на лужайку против дома, тот же торопливый и тревожный разговор. Заходить в избу, а тем более, лезть на чердак мы поостереглись.
– Надо ждать вечера, – решила Шура, – придут наши с работы и посмотрят, кто там.
– Так и будет этот стон ждать до вечера, – не согласился Паша, – смоется незаметно и не узнаем, что к чему.
Мы начали было игру в ляпы, да разве пойдет какая игра, коли есть неразгаданная тайна. Не прошло и полчаса, как мы решили вновь проверить те щекочущие душу звуки. Теперь уже с большей долей любопытства, чем страха, прокрались мы в тот глухой угол палисадника и едва притихли, как отчетливо услышали: ух, ух… Теперь, когда на душе стало несколько спокойнее, можно было более точно определить, что стон идет или с чердака, или из потолочного угла горницы.
– А пойдем в избу! – снова заинтриговал нас Паша. – Я вон зуб от бороны прихвачу…
Осторожно, осторожно приоткрыли мы двери в сенцы, затем – в избу. Тихо. Сонно. Тесня друг друга, мы ввалились в кухню. Никаких звуков из горницы. Но, когда мы резко распахнули резную дверь, из дальнего угла послышался тот же берущий за сердце стон, глуховато, тише. Явно из-за потолка.
– Точно, на чердаке кто-то спрятался! – утвердилась Шура, бледнея, хотя и без неё нам стало ясно, что звуки доносятся с чердака.
Но на чердак мы лезть не решились. Принялись было играть в мячик, катая его по лункам, продавленными в мягком грунте нашими пятками, да не шла радость – каждый из нас нет-нет да и поглядывал исподтишка то на палисадник, то на окна. В конце концов мы уселись на лавочку, возле ограды, и стали строить догадки по поводу услышанного, нагнетая друг другу в душу рассказами про явное и неявное и без того неспокойные чувства.
В этом тревожном перекруте и протянулось оставшееся до вечера время.
Первым появился с работы усталый дед.
– Что-то вы, как воробушки, теснитесь на лавке, дома места нет?
Я и выложил ему всё, не дав объясниться Шуре на правах старшего.
Дед повесил литовку на деревянный штырь в дровянике и не торопясь прошел в избу.
Мы от него не отставали. Он открыл горницу и прислушался, но никакого стона не было.
– Ну и где ваш страх?
Мы наперебой стали уверять его, что все слышали жалобный стон на чердаке.
Дед снова прошел в дровник, взял бересты от березовых поленьев и, приставив лестницу, полез на крышу. Мы – за ним. У чердачного лаза он зажег лучину. Тут уж и мы расхрабрились: едва ли не отталкивая друг друга, нырнули в темное нутро чердака следом за дедушкой.
Слабое пламя осветило сухую пустоту – никого. Дед даже за трубой поглядел и в низких углах.
– Кот чей-нибудь был, да сбег, – предположил дед.
– А чего он стонал, как человек? – усомнился я – все же хотелось, чтобы за всей этой тревогой существовало нечто таинственное.
– Собаки, может, помяли, вот и залез он в укромное место, а в пустом чердаке звуки отдаются, что в пустой бочке. Вам и показалось, что это человеческий стон…
Возможно, дед был и прав, но его слова нас не убедили, а на следующий день, как только мы наладились играть и решили проверить палисадник – стон снова объявился. Теперь и мы, набравшись храбрости, а больше веря в дедово предположение, зажгли лучину и полезли на чердак. По-прежнему там было пусто и звуков никаких не слышалось. Но стоило нам зайти в горницу или пробраться в палисадник – тоскливый стон холодил спину.
С появлением взрослых стон прекращался, и дед уже не верил нам и, посетив таинственное место в палисаднике и тоже ничего не услышав, больше никуда не лазил. А мы несколько раз проверяли необычный стон: то слушали, то смотрели, но так и не разгадали его тайну.
– А пошли к моей бабке! – загорелся на третий день познанием истины Антоха. – Она молится и про все неизвестное знает.
– Ну пойдем, – поддержал его Паша.
– Вы идите, а я на скамейке посижу, – согласилась с ними Шура, – дом не бросишь, да и стыдновато мне с вами водить компанию.
Добежать до Михеевой избы было минутным делом. Наперегонки проскочили мы короткий переулок и, даже не запыхавшись, с робостью вошли в прохладную, с занавешенными окнами кухню.
Сгорбленная и сморщенная бабка, выслушав нас, принялась креститься.
– Свят, свят, спаси и помилуй. Это хозяин худой знак подает, беде быть…
Её шепот не успокоил, а еще больше растревожил и заинтриговал. Тем более что после того посещения тот странный стон прекратился и больше никогда не повторялся.
* * *
В те дни почтальонка – Дуся Новакова всем встречным-поперечным рассказывала, что её брат танкист участвовал в большом танковом сражении, горел два раза, потерял руку, но подбил четыре немецких танка, за что его наградили орденом, что фашистов там расколошматили в пух и прах. А узнала она обо всём этом в районе из передачи по радио. И ей верили – уж больно хотелось, чтобы так и было. А через некоторое время о том сражении сообщили и в сельсовете.
– Теперь-то уж германцу не подняться, – услышав новость, заключил дед, – покатится восвояси…
