– Вон там должна быть береза. – Он показал рукой в лунную муть и обернулся к Кольше: – Погляди-ка, малый, у тебя глаза позорче моих.
– Да есть там береза.
Её и я увидел, похожую на серое пятно.
– В том направлении и двинемся. – Дед широко шагнул в бурьяны, раздав их руками.
Сапоги сразу зашебаршили о будыльник, заелозили по корневищам, выворачивая ступни. Идти стало тяжело. Все моё внимание и все мысли сосредотачивались лишь на каждом очередном шаге – не отстать бы и не потеряться в этом тесном сплетении высоких, почти в мой рост, бурьянов. С не малым усилием поспевал я за Кольшщей, чувствуя, как натираются ноги о шерстяные носки…
С резким хлопаньем крыльев и оглушительным вскриком сорвались от нас куропатки. Я даже присел от неожиданности, а дед остановился и произнес:
– Вот здесь и обоснуемся. Туда пятнадцать шагов и туда, – отмахнул он рукой направления. – Сначала края обработаем, а потом и остальное. Тебе, Ленька, голиц не нашлось, так что будешь собирать то, что мы надергаем, и складывать в кучу, а то об этот сухобыльняк руки поранишь.
Они начали выдергивать жесткие, как кости, будылья старой лебеды и полыни, обстукивать их корни от комьев земли и откидывать в сторону. Я собирал эти сучковатые стебли, больше похожие на сухие древесные верхушки, чем на бурьян, и стаскивал в кучу.
Но как не попробовать самому выдернуть из земли хотя бы несколько корней! Таясь, я ухватил одну будылину и напрягся, потянув на себя. Остро пахнуло полынью, руки, с легкой болью заскользили по ребристому стеблю, но корень едва-едва отслоился от земли, и с немалым усилием мне удалось вырвать его окончательно. Вопреки моим предположением, дело-то оказалась не из легких – попробуй-ка вот так подрожи от усилия над каждым стеблем! Умучаешься!
Лился и лился лунный свет на сонные леса и поляны, а мы всё мельтешили в этом свете, нагреваясь от напряженной, без отдыха, работы. И если бы кто мог разглядеть нас издали, то принял бы за кого угодно, но только не за разумных людей – догадаться об истине нашего мельтешения вряд ли бы кто смог.
Похолодало. Я это чувствовал дрожащими, саднящими от легких царапин руками.
Луна зависла над окоемом, потускневшая и покрупневшая. А вокруг нас чернела голой землей небольшая полянка.
Дед будто отмахнул от себя работу, бросив руку вперед.
– Будет с нас. Семян бы хватило.
На краю нашего маленького поля мы и сошлись.
– Тропинку в бурьянах не будем торить, – вглядываясь в залежь, решил дед, – а пойдем другим путем – к лесу.
Забрезжило, когда мы дотащились до дома. Спать хотелось невыносимо и хорошо, что наступило воскресенье – свободный от уроков день.
* * *
На другую же ночь мы пошли копать землю под посев проса. Так же плавали леса и поляны в разводьях лунного света, так же теснились в чащобах густые тени и так же белел окоем. Дед нес полмешка семян и грабли, Кольша – две лопаты, я одну – свою.
Снова царапающие сапоги бурьяны, выворачивание ступней на корневищах, запарка.
И вот она – наша плешина. Дед, поставив мешок среди будыльев и сбросив грабли, потянул меня в дальний угол.
– Ты начнешь вот отсюда, – он отмахнул рукой в пространстве небольшой участок, – а мы с Кольшей погоним с другого конца. Да много не бери на лопату. В два-три хлебных ломтя пласт и всё. А то залежь хотя и мягче целины, а всё одно нелегко её поднимать. Руки вывернешь. Да и рановато тебе еще так-то тужиться.
– Ага. Ты мне отметил рядок в три лопаты, а грядка пятнадцать твоих шагов. Это сколько же ломтей надо будет отвалить, чтобы дойти до края?
– А ты теперь грамотный – посчитай. – Дед, наклонившись, заглянул мне в лицо.
Я прикинул:
– Таких ломтей, как ты сказал, в одном шаге будет не меньше двадцати, а шагов пятнадцать.
– Ну и сколько выходит? – Дед прищурился.
– Больше ста, а мы еще по стольку не считали.
– Триста ломтей будет. – Он распрямился. – Я, Ленька, хотя и не грамотный, а счет знаю. Жизнь научила. В крестьянстве без счета никак нельзя. Вот прикидывай: за минуту ты больше трех пластов не возьмешь – отрезать надо, вывернуть и раскрошить лопатой. И выходит, что на всю работу тебе потребуется сто минут. А сколько минут в одном часе?
Я замялся, припоминая.
– Шестьдесят, – ответил он за меня, – примерно, часа два ковыряться будешь. А если с отдыхом, так и три пройдет. И нам с Кольшей тоже не меньше времени придется гнуть спины. Да еще с часок я буду рассеивать просо. Так что управимся мы только к рассвету. Деревня к этому времени вся на ногах будет – кто-нибудь да встретиться может, как на улицу выйдем, и для отговорки придется еще солодки накопать…
Кольша работал, прислушиваясь к нашему разговору.
Взялся и я за лопату.
Какой там три часа! Где-то через полчаса, когда я и трети намеченного не осилил, загорелись ладони и затяжелели руки. Спина заныла, и все чаще и чаще я начал останавливаться, с завистью поглядывая, как споро идет работа у старших.
– Что? Тяжела, Лёнька, земелька? – заметив мою усталость, проговорил дед. – Тяжела. – Согласился он сам с собою. – Но она нас кормит. Так что, отдыхать – отдыхай, а свою прогонку выполни.
Я промолчал, соглашаясь, и снова с ожесточением принялся выворачивать пласты черной земли и разрыхлять их лопатой.
Притух лунный свет. Из-за лесов поплыла по окоёму легкая лазурь. Я, разгоряченный работой до ломоты в плечах и спине, ощутимой испариной под шапкой, согнув колени в дрожащих ногах, притулился на уложенную мною же кучку бурьянов, которую мы вначале хотели сжечь, но дед решил, что на ней удобно будет отдыхать и в прополку, и в уборку проса, и оставил не тронутой.
В ивняках подал голос куропач. Заиграл в воздухе бекас. Журавли прокричали на дальнем болоте. Природа просыпалась, хотя плотно она и не спала: всё время, пока мы работали, нам подсвистывали погоныши на приозерных лугах. Изредка вскрикивали, напуганные кем-то, возможно совой, чибисы, утробно гукала в озере выпь. Да и другие, непередаваемые словами, звуки постоянно текли в пространстве.
Закончив копку, дед и Кольша тоже привалились к моей кучке.
За ближнем лесом заиграли на токовище косачи, и Кольша напрягся, прислушиваясь.
– Кажется, возле Долгих кустов токуют, – предположил он, обращаясь к деду.
– Там, – согласился дед, – на длинной поляне. Они каждый год её облюбовывают.
Они еще немного посидели, тоже вслушиваясь в зоревые звуки, и начали разравнивать вскопанную землю граблями. А я, не вставая, приглядывался к их действиям: граблей у меня не было, а научиться мельчить землю было не лишним.
Свет потек по всему небосводу, проявляя в нём тонкую бирюзу, а над зубцами дальнего леса обозначилась золотая накипь. Утренние звуки, сливаясь воедино и то усиливаясь, то притухая, создавали хотя и не стройный, но плавно текущий фон, вынянчивая в душе легкую отраду.
