– Не подходи! – крикнул Кольша. – Цапнет! – Он снова рванул затвор берданки и выдернул раздутую гильзу.
Пока Кольша искал в кармане патрон, я успел охватить взглядом таинственного топтуна. Зверь скреб когтистыми лапами землю и фыркал, тряся узкой ушастой головой с белыми полосками на морде. Зад его был широкий, полушаром, с густой темной шерстью.
Снова громыхнул выстрел, и зверь перевернулся, показывая седоватое брюхо, задергал короткими, толстыми лапами. Холодная тишина снова обступила нас. В ушах тоненько звенело, билась на виске жилка, пылало лицо…
Кольша ткнул ногой затихшего топтуна.
– Здоровый барсучина! Одному и не дотянуть. – Голос его звенел от напряжения. – Неси ружье. – Он подал мне берданку. – Я его на горб поднять попробую. – С трудом захватив когтистые лапы, Кольша взвалил зверя на спину. – Пуда на два будет. Хватит нам мяса надолго.
Я не очень-то еще знал эти пуды, но видел, как Кольша согнулся под необычной ношей. От зверя шел запах крови, мочи и еще какой-то незнакомый.
С гордостью, что мне доверено ружье, шагал я за Кольшей, поглядывая на шерстистый хребет барсука, закрывшего почти всю Кольшину спину, на сверкающий диск высокой луны, на пестрый от света и теней лес, на искрящуюся от изморози траву, понимая, что барсук – добыча серьезная. Не то что утки и тетерева. А с мясом у нас не густо…
Глава 3. Учеба
1
Как-то сразу накатилась зима. Снег шел больше суток, тихо и плавно кружась в черном волглом от нудных дождей пространстве, а потом враз наступило ведро, заслонив засиневшие дали куржачной дымкой.
В воскресный день дед, наточив напильником двуручную пилу и топор, позвал меня и Кольшу в лес.
– Пока снегу немного, подрежем дровец, – утягивая полушубок опояской, как бы оправдывался он за то, что в единственный выходной день гонит нас работать, – а то, сдается мне, зима предстоит морозная, и пяток березовых корней не будут лишними.
– Одевайтесь теплее, – забеспокоилась матушка, явно не одобряя дедову задумку, – на улице, хотя и не очень холодно, но не на один час идете – наморозитесь. – Она тщательно накручивала мне шарф, завязывала шапку и следила за тем, как я надевал валенки.
Ослепительное солнце играло яркими блестками в кристаллах куржака, осевшего на пряслах и заплоте, плавало в отраженных бликах снежного пространства, утекая через степь к белеющему от инея лесу. Некогда наезженный проселок к нему выделялся среди старой травы и бурьянов, чистой, будто специально расстеленной перед нами полосой – ни санного, ни человеческого следа на нем.
Кольша торил дорогу, взрыхляя пушистый, еще не успевший слежаться снег. Мы с дедом шли следом, едва за ним поспевая. Целинный снег хотя и неглубокий, но все равно вязал ноги, и пока мы пересекали широкую луговину, отделявшую деревенские дворы от лесных полян, голова взмокла, и мне стало казаться, что лес не приближается, а, наоборот, – медленно удаляется от нас. «Будто знает, что мы идем к нему не с добром, – мелькнула налетная мысль и тут же погасла. – А иначе, как же печку топить? Замерзать?..»
Наконец обметанные куржаком деревья поднялись перед нами под самое небо, сияя в лучах солнца радужными блестками. Дед стал переходить от одного дерева к другому, гулко стуча топором по их стволу, чтобы сбить с веток густой иней, и оглядывал обнаженные от снежного налета сучья, словно прицениваясь к каждой березе. Причем росплеск оседавшего инея обрызгивал его всего, и дед прикрывался воротником полушубка, чтобы колючие снежинки не попали за шиворот.
Мы с Кольшей остановились поодаль, наблюдая за дедовой ворожбой.
– Чего это он ходит от березы к березе? – обернулся я к Кольше. – Разве они не все одинаковые?
– Выбирает те, которые не пригодятся для плотницких или столярных дел – с кривизной и сучковатые.
– Ему-то зачем? Он же не столяр?
– Не нам – так другим сгодятся. В деревне без делового леса не прожить. Вот он и мудрит.
«Странный дед, – подумалось мне. – Война идет, плотники и столяры там, а он уже о будущем заботится».
– Это у него привычка от давних времен осталась, – как угадал мои мысли Кольша. – Тогда у каждого крестьянина был свой отруб, надел значит от государства, а в том наделе и пашни были, и сенокосы, и лес. Каждый хозяин отруба и заботился о своих угодьях, зная, что земля эта перейдет к сыновьям, внукам, а им жить да жить.
Возле третьей или четвертой березы дед остановился, обтоптал вокруг неё снег и поманил нас варежкой.
– Эту, пожалуй, завалим. – Он все еще оценивающе оглядывал крону дерева. – Не больно кряжистая и наклон у нее, как раз на прогалину. Давай-ка, малый, подруби немного комель с той стороны, – кивнул он Кольше. – Да пониже бери. Как говаривал мой отец, чтобы летом, собирая грибы, мошонку о пень не поцарапать. – В глазах у деда игранули смешинки, но сам он даже не улыбнулся.
Широко размахивая топором, Кольша стал крушить промороженную древесину – корье и мелкие щепки полетели в разные стороны.
– Так и глаз себе вышибешь, – высказал недовольство дед. – Топором махать тоже с умом надо, а не абы как. – Он не стал долго ждать и махнул рукой: – Хватит, пожалуй, давай пилить. – Опустившись на колени, дед кинул пилу поперек комля. – Держи! – крикнул он Кольше.
Низко клонясь, они заработали пилой, шоркая рукавицами по настывшей листве, прикрывающей землю.
Я видел, как тяжело и неловко пилить в таком положении, как туго ходит в прорезе пила, и мысленно помогал им, стараясь волевым усилием напрягать взгляд от одного пильщика к другому.
Когда дед и вовсе уперся локтем в землю, чтобы протащить пилу, а у Кольши лицо покрылось краснотой, береза стала медленно клониться и, через несколько секунд, сбивая куржак с соседних деревьев и ломая их сучья, рухнула в тот самый проем, куда нацеливал её дед.
– Одну осилили, – смахивая со лба пот, удовлетворился работой дед. – Теперь ты, Кольша, обрубай сучья, а мы с Ленькой будем их стаскивать в одну кучу. К концу лета они высохнут и на растопку пойдут.
Разлапистые сучья цеплялись то за комли деревьев, то за мелкий хворост, то за валежины, и таскать их по снегу не так уж было легко: у меня и спина налилась жаром, и ноги в пимах нагрелись.
Управившись с сучьями, дед с Кольшей стали распиливать ствол дерева на части, с таким расчетом, чтобы посильно было их перетаскивать в сани и дровник.
Очистилось от однотонной пелены небо. Подул легкий ветерок, сбивая куржак с деревьев, и день подкатился к вечеру, когда мы управились с намеченной работой и двинулись домой. Несмотря на усталость, налившее тело, остро хотелось есть и пить. Но, плетясь за взрослыми, я ничуть не был огорчен потерянным временем и выпавшей мне работой, храня в душе некое светлое удовлетворение или даже радость от всего того, что пришлось пережить за день.
2
