Оборвалось это проникновенное звучание так же, как и началось, – враз. Генрих Иванович деловито, не торопясь, спрятал скрипку и смычок в футляр, тоненько дзинькнул ключом и повернулся к доске. Тишина еще с минуту устаивалась в классе, а потом зашелестели шепотки, но топота не последовало.
– Полонез, – тихо выдохнул Хелик, блестя глазами, и отвернулся.
А я подумал, все еще цепенея душой, что учитель все же заметил меня за палисадником, и возможно, тогда пришло ему светлое решение о том, как покорить класс. Так это или иначе, но с тех пор никто не топал на уроках у Немца, а мне иногда нет-нет да вспоминалась та хватающая за сердце мелодия, которую открыл для нас Генрих Иванович.
5
Посыпались холодные и нудные дожди, расквасили проселок. И хотя домой тянуло с сердечной болью, я решил переждать непогоду в Иконникове, жалея новые сапоги и заведомо зная во что они могут превратиться за те пару часов, пока придется месить грязь до родной деревни. Запас картошки и пшена позволял мне жить хотя и постно, но не голодно, а книжки отвлекали, уводя меня далеко-далеко от простуженных сквозняками улиц, от почерневших в мокроте кособоких изб, унылой пестроты далей. Но нет-нет да и мелькали в расплывчатом видении родные лица, милые сердцу места. Представлялось, сколь там, на озерных закраинах, теперь пролетной утки, взматеревшей, откормившейся, суп из которой подпитал бы меня, намученного тренировками и учебой! Сколько куропаток и косачей в оголенных лесах, коих добыть проще – по суху, без лодки и особо крепкой обуви! И знал я, что удача была бы в тех охотах. Но взгляд поднимался от книги на окно, в которое колотился дождь, растекаясь рваными струями по стеклам, и мысли уплывали в совсем иной мир, созданный воображением из ниточек слов, кружевами завязанных на книжных страницах. В этом мире я смеялся и плакал, умирал и воскресал, наслаждался дивной природой, чудесами ошеломляющих открытий, пылал тайнами жаркой любви… И не было ничего дороже книг в те гнетущие, задавленные темнотой вечера.
Так же незаметно, обыденно, в книжной купели, прошел и мой день рождения – семнадцатый год потянулся по жизненной дорожке, хотя прихода его я не почувствовал ни физически, ни духовно…
В это глухое ненастье к хозяйке стала приходить ее подруга Нина, работающая не то счетоводом, не то бухгалтером на маслозаводе, лет двадцати блондинка. Она жила на соседней, через огороды, улице с пожилой матерью, сторожившей какие-то склады, и коротать дома тягучие вечера Нине было невмоготу.
Кое-как угомонив ребятишек, Вера садилась с Ниной за стол, и начиналась ворожба на картах. Я, пока горел свет, устраивался поближе к столу с книжкой и утопал в чтении, лишь изредка улавливая приглушенный говор женщин. Иногда они затягивали меня на игру в дурака. Лишь из уважения к хозяйке я составлял им компанию. Но долго эти наши вечерние бдения не тянулись – свет вырубали за час до полуночи, а наша компания распадалась еще раньше – плата за электричество была весомой. Да и вставать всем надо было рано: мне в школу, им на работу.
Но в тот субботний вечер хозяйка принесла из кладовки керосиновую лампу, обиходила ее, заправила фитилем и керосином.
– Будем до упора резаться, – весело пояснила она, – завтра выходной.
Нина, хохотунья и острословка, пришла нарядная, с брезентовой сумкой-кошелкой. Они долго шушукались на кухне, что-то там готовили. Я, раздувая ноздри, улавливал это по резкому запаху поджаренного лука и глотал слюну. Мой ужин из картофельного супчика с пшенной крупой да ломтем зачерствевшего домашнего хлеба, еще оставшегося от той буханочки, что испекла мне на неделю матушка, я смолотил, и эти запахи отвлекали от емкого тома «Войны и мира».
– Леня-я, – позвала хозяйка, – у Нины сегодня день рождения, иди отметим.
Приглашения этого я ждал тайно, как бы вскользь, глубиной души, стараясь не трогать, не обкатывать его в сознании, надеясь на добропорядочность женщин. То, что они готовят какой-то особый ужин, я догадался сразу, как только потекли из кухни аппетитные запахи, которые ощутить можно было лишь в райцентровской «чайной», куда изредка заходил я полюбопытствовать. Даже Толик со Светкой раза два выныривали из своей комнатенки, откуда побаивались появляться, после того как мать, накормив их, укладывала спать – скора на руку была Вера, подзатыльник или «подзадник» схлопотать от нее было делом обычным. Что-то унесла она им в темноту спальни, и больше кудлатые их головы не высовывались из-за двери.
Ломаться я не стал, считая это не достойным, и прошел на кухню. Сковородка зажаренной картошки, как после выяснилось на сливочном масле, выписанном Ниной по случаю со склада маслозавода; несколько ломтиков хлеба, тоже из трудового пайка; и ровно распределенные по чашке какие-то рыбные консервы. Посредине стола красовалась необычно яркой этикеткой бутылка вина – непозволительная роскошь по тем временам.
– Ну, ухаживай за дамами, кавалер. – Нина подвинула ко мне бутылку, и я, не зная, что с ней делать, моргал растерянно, чувствуя, как горячеет лицо.
– Что ты, Нина, конфузишь парня, – поняла мое состояние хозяйка. – Он эту бутылку впервые видит…
Как-то раза два дед плескал мне пяток глотков жгучей водки на какие-то праздники, и я помнил отвратный ее запах и вкус, но вина пробовать не приходилось. Да и не продавали его в нашем сельмаге, и фигуристая бутылка меня озадачила.
– Пусть учится, – настаивала Нина, – потом будет чем похвалиться перед девчонками.
Я поднял бутылку. Вес у нее был ощутимый. Толстое почти непрозрачное стекло прятало цвет темнеющей в ней жидкости. Горлышко было укупорено плотной пробкой. Я надавил на нее большим пальцем – никакого сдвига.
– Помню до войны такие бутылки штопором открывали, – подсказала Вера, – да где его теперь взять. Задала ты, Нина, задачу. – В ее светлых, с трудноопределимым цветом глазах я не уловил хитринки и, поняв, что штопор – это какое-то приспособление, спросил:
– Что он из себя представляет?
– Маленький буравчик…
У деда в столярном ящике был бурав, которым он высверливал отверстия в деревянных брусках, мастеря санки или собирая воротца для калитки, и прикинуть его уменьшенную во много раз форму было просто.
– Если высверливать, то крошек полно будет, – все же не понял я действие штопора, вертя бутылку.
Вера пожала сухими плечами.
– Вроде не было.
Нина все это время тянула губы в улыбке, лучась глазами и помалкивая.
– Сейчас. – Я выскользнул из-за стола и метнулся в темноту комнаты, к своему углу. Взяв школьную ручку из жестяной трубки, я вернулся и, поставив бутылку на табурет, продавил пробку внутрь.
Темно розовым родничком полилась игристая жидкость в кружки, пахнув тонким ароматом. И я, в предчувствии благотворности неведомого вкуса, с горделивым показом своей взрослости, плеснул и себе приличную порцию вина.
– Поздравляю тебя, Нина, с днем рождения, – потянулась Вера к кружке соседки, – желаю найти хорошего жениха и завести семью…
