Так мы и сидели, горюя и сочувствуя друг другу.
– Ладно, будем жить, а там, что бог даст, – подытожила Вера наш невеселый ужин.
3
На полный восьмой «Б» не набралось сельских учеников даже со всего района, и к нам влили чуть ли ни третью часть райцентровских. Со мной за одну парту определили Хелика Розмана, крупноголового, с угловатыми плечами и огромными, почему-то всегда печальными глазами пасленовой спелости. Таких лиц я никогда до этого не видел, а имен и фамилий не слышал. Одет был Хелик в кителек, явно малой ему, вероятно купленный давным-давно, аккуратно заштопанный на локтях, чисто стиранный и выглаженный. Штаны доходили ему только до щиколоток. Из-под них виднелись грубоватые носки. Ботинки у него были местами облупленные, но целехоньки. Приглядывался я к однокласснику с особым любопытством, но исподтишка, незаметно. А он был тих и спокоен, держался особняком…
* * *
В приподнятом настроении вбежал я в избу и сразу насторожился: Толик и Светка, заметив меня, почему-то юркнули в свою комнатку и притихли. Оглядел я свой угол: все вроде на месте, и, почувствовав вязкий голод, полез в печку за своим чугунком. Вера протапливала печь ранним утром, еще до работы, до того, как я уходил в школу. Начистив картошки и налив воды, подсовывал и я свой чугунок – то с одной картошкой, то с добавкой туда капусты или просяной крупы.
Потянул я чугунок, а он легок-прелегок. На дне ложки три щец. Понял я, почему ребятишки в свою комнатенку спрятались, а что поделаешь. Едкая слеза горечи непроизвольно покатилась из моих глаз: еще сутки мне падало быть голодным.
* * *
На одном из уроков вдруг разнесся по классу аромат жареного мяса. Учительница, молоденькая, с кудряшками, серыми глазами «химичка» поводила головой, пытаясь понять – откуда исходит этот дурманящий, давно забытый, а кое-кому и вовсе незнакомый запах. Но окна были закрыты, двери – тоже, и класс вроде бы глядел на доску, запестренную химическими знаками, а дух витал, заставляя учеников оглядываться.
– Кто-то у нас кушает на уроке? – вкрадчиво, не выдержав сладкого наплыва, не то спросила, не то попыталась утвердиться в своих предположениях учительница.
Класс молчал, переглядываясь. Через две парты от нас восседала парочка упитанных, розовощеких, даже чем-то похожих друг на друга молодцов – один Серега Максимов, сын директора совхоза, второй – Валька Русанов.
Я заметил, как Максимов покраснел до свекольного цвета, и понял, что это он решил подкрепиться. Поняла его и учительница.
– Максимов, может ты перестанешь нас дразнить? – решилась она на замечание.
Максимов еще гуще зацвел лицом, но нагловато ответил:
– Дайте котлету доесть…
А меня обволокло чем-то зыбким, отяжелило голову, шатнуло плечи, полусном поплыло сознание. Слов я уже не разбирал, а лишь слабый шум трепыхался в моих ушах.
– Ты чего побледнел? – Хелик тронул мой локоть. Огромные его глаза выпукло зачернели перед моим лицом в тревоге.
Его неподдельная доброта, его участие натянули тепла в душу, подняли приветное чувство благодарности.
– Голова закружилась, – признался я Хелику. – Не ел со вчерашнего утра – хозяйкины дети всю мою еду уплели…
А Максимов и после частенько жевал что-нибудь запашистое на уроках. То ли действительно так неотвратно тянуло его на еду, то ли он хвастался достатком, то ли просто дразнил однокашников?
Шумливый и озорной до пакости Петька Агутченко пытался постращать Максимова, но на его сторону стал Русанов, а они, сытые и береженые, могли своротить таких, как Агутченко, не одного. На том и закончились взаимные угрозы, хотя у Петьки своя компашка клеилась.
Я не лез в эти разборки, держась пока стороной и наблюдая.
* * *
Их было четверо. Вначале они играли у похилившегося забора в «зоску» – били ногами кусочек овчинки, залитой свинцовой бляшкой, а потом преградили мне дорогу. Тот, что покоренастее, толстомордый и узкоглазый, в кепке и кожаной куртке, прогнусавил:
– Давай поборемся, деревня.
Сердечко екнуло – драться будут. Но страха не было, мелькнула мысль: не побегу, пусть хоть до полусмерти изобьют.
– Я не борец, – останавливаясь и перекидывая холщовую сумку с тетрадками в левую руку, как можно спокойнее ответил я, не отводя взгляда, от колючих глаз коренастого.
– Он у нас, оказывается, еще и трус, – захватывая меня за бока, обернулся к своим толстомордый.
Я понимал, если поддамся – уронят и запинают. Ударить первому в самодовольное мурло? С четырьмя не справиться. Я попытался освободиться от захвата, но не тут-то было: твердая силенка почувствовалась, и тогда я отбросил школьную сумку к забору и схватился с толстомордым накрепко.
Сытый, тотошканый в холе он был ощутимо сильнее меня. Но втяжная работа по хозяйству и покосы выдавили из моих мышц лишнюю сырость, усушили их до барабанной упругости, отточили сноровку, и теряя равновесие, в падении, я смог вывернуться наверх и грохнулся коленями на мягкий живот мордастого. Тот екнул, осадившись спиной на землю, и мотнувшись раз-другой в перекате, попытался свернуть мой захват. Но я знал, как удерживать лежачего: в деревне мы боролись с малых лет – и отдрыгивался подальше от противника, не разжимая сцепку рук. Кто-то из его дружков хватал мои ноги и тянул назад, но я брыкался, зажимал шею крепыша туже и туже. И тогда он вдруг резко сунул мне локтем в лицо – боль резанула в носу, кольнула под глаза, но я лишь отвернулся, прижав предплечьем мокрые губы толстомордого.
– Э, четверо на одного, не пойдет, – послышался чей-то голос, и ноги мои сразу освободились от перехвата. Кто-то похлопал меня по спине.
– Хватит, вставайте…
Веселые, в искорках, голубые глаза увидел я и разжал руки. По тому, как отпрянули в сторону мои недруги, можно было понять, что этого белобрысого парня они почитают.
– Ты, Хомяк, опять за свое? – Он с усмешкой оглядывал вставшего после меня толстяка. – Одет, обут, обеспечен, учиться бы, а ты пакостишь по улицам. И кодлу таких же собрал. Нос ему ты разбил?
Только тут я почувствовал теплую струйку, наплывающую на губы.
– Ты че, Боксер, ты че? – отступал толстомордый. – Мы боролись.
– Прижми ноздри и запрокинься, – это парень уже мне посоветовал. – Еще увижу на нашей улице, – он погрозил кулаком четверке, – уши пообрываю, юшку пущу…
С покатыми плечами, выпуклой грудью, парень все же был еще довольно молод.
– Пошли, нам по пути, – кивнул он мне, – я за вторым проулком живу.
Подобрав свою сумку, я, все еще сжимая одной рукой ноздри, потянулся за парнем.
– Сынок начальника потребсоюза, – кивнул он назад. – Бросил школу, слоняется по селу, хулиганит, и дружков подобрал себе таких же.
– А ты вправду боксер? – проявил я интерес к своему заступнику.
