А затем переводчица объясняет:
«Это – самая распространенная, самая злокачественная болезнь нашей речи. Много лет назад один из самых образованных и разносторонних людей нашего века, редкостный знаток русского языка и чудодей слова Корней Иванович Чуковский заклеймил ее точным, убийственным названием. Статья его так и называлась «Канцелярит» и прозвучала она поистине как SOS. Не решаюсь сказать, что то был глас вопиющего в пустыне: к счастью, есть рыцари, которые, не щадя сил, сражаются за честь Слова. Но, увы, надо смотреть правде в глаза: канцелярит не сдается, он наступает, ширится. Это окаянный и зловредный недуг нашей речи. Сущий рак: разрастаются чужеродные, губительные клетки – постылые штампы, которые не несут ни мысли, ни чувства, ни на грош информации, а лишь забивают и угнетают живое, полезное ядро».
Кажется, что никто так больше не говорит. Что это была временная мода, а точнее – временный гипноз, вызванный «атакой» заштампованной речи из репродукторов, со страниц газет, из динамиков радиоприемников и с висящих на стенах плакатов. Это было время, когда вся страна говорила лозунгами. Именно на этом языке шел «ритуальный диалог» коммунистической партии и народа. Причем, оба его участника прекрасно понимали, что он не имеет никакой связи в реальностью.
Когда нельзя было зайти в булочную и не прочитать на стене, к примеру: «Хлеб для нас, как член семьи – уважай и береги!» или «Хлеб – народное добро, ты им не сори, сколько съешь, столько и бери!». Когда в любой школе на стене висела знаменитая цитата из трудов Владимира Ильича Ленина: «Учиться, учиться и учиться!», а в любом кинотеатре можно было прочесть его же слова: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Тогда на улице, где я жила, висел чудо-плакат: на лицевых частях стальных реек было написано с одной стороны «Народ и партия едины», а с другой «В единстве с народом – сила партии». Рейки были развернутых к зрителю «в профиль» и так закреплены, и когда ты шел мимо транспаранта в одну сторону, то читал первый лозунг, а двигаясь обратно – второй. Такой вот странный советский «интерактив».
Естественно, при такой массированной «атаке» штампы «застревали в голове». А когда обычному человеку приходилось общаться с чиновниками, канцеляризмы служили его «оружием». Кончено, у государственных служащих было гораздо больше опыта, и они владели формальным языком «отписок» гораздо лучше, но все же, если тебе удавалось сформулировать свою просьбу «на канцелярском языке», оставался какой-то шанс, что она будет рассмотрена.
В результате такой «атаки с двух флангов» – со стороны официальных лозунгов и бюрократической речи – в голове рядового советского человека намертво застревали определенные формулы, которые он мог выдавать почти не задумываясь. Что порой приводило к трагикомическим ситуациям, вроде описанной Александром Галичем в балладе «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира».
Климу случайно подсунули не ту речь, а он был слишком уверен в себе и не посмотрел в текст перед выступлением. И вот…
Вот моргает мне, гляжу, председатель:
Мол, скажи свое рабочее слово!
Выхожу я,
И не дробно, как дятел,
А неспешно говорю и сурово:
«Израильская, – говорю, – военщина
Известна всему свету!
Как мать, – говорю, – и как женщина
Требую их к ответу!
Который год я вдовая,
Все счастье – мимо,
Но я стоять готовая
За дело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!»
И только на середине речи он с ужасом понимает, что произошло. А впрочем, зрители то ли не подали виду, то ли, как и Клим, просто не обратили внимания.
Тут отвисла у меня прямо челюсть,
Ведь бывают же такие промашки! —
Это сучий сын, пижон-порученец
Перепутал в суматохе бумажки!
И не знаю – продолжать или кончить,
В зале, вроде, ни смешочков, ни вою…
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
Ну, и дал я тут галопом – по фразам,
(Слава Богу, завсегда одно и то же!)
А как кончил —
Все захлопали разом,
Первый тоже – лично – сдвинул ладоши.
Опосля зазвал в свою вотчину
И сказал при всем окружении:
«Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!
Очень верно осветил положение!»
* * *
Но может быть все эти гримасы «бюрократического аппарата» – дело прошлого, и если «формульная речь» еще не стала лишь воспоминанием, то хотя бы изменился набор формул? Возможно.
В любом случае, из нашей речи эти формулы не исчезли: они «всплывают» всякий раз, когда мы пытаемся «написать гладко и красиво».
Чуковский приводит еще и такой пример:
«Помню, как смеялся А.М. Горький, когда бывший сенатор, почтенный старик, уверявший его, что умеет переводить с «десяти языков», принес в издательство «Всемирная литература» такой перевод романтической сказки:
«За неимением красной розы, жизнь моя будет разбита».
Горький указал ему, что канцелярский оборот «за неимением» неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому:
«Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита»,
чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок. Этим стилем перевел он весь текст:
«Мне нужна красная роза, и я добуду себе таковую».
«А что касается моего сердца, то оно отдано принцу».
«За неимением», «ввиду отсутствия», «что касается» – все это было необходимо в тех казенных бумагах, которые всю жизнь подписывал почтенный сенатор, но в сказке Оскара Уайльда это кажется бездарною чушью».
Казалось бы, эта история относится к началу XX века, а ее герой при переводе сказки использовал еще дореволюционные формулы «делопроизводства», что и прозвучало комично. Но однажды, уже в начале XXI века, мне тоже довелось столкнуться с толмачами, переводившими «с английского на канцелярский». Разумеется, я не могла не записать несколько их шедевров:
«Машина производила впечатление кубической клетки».
«Тем не менее, подъехав ближе, они заметили, что число таких же машин, как та, в которой они продвигались, попадается им в невероятном количестве».
«Машина упала в воду, послужив причиной всплеска».
«Он начал свою речь, и понемногу мрачное понимание снизошло на тех четырех людей, которые сидели перед ним».
«Тед остался после того, как аплодирующая и приведенная в здравомыслие группа удалилась».
«Я пролетал над большим количеством квадратных миль этого побережья».
«Я живу и умираю с равным отсутствием последствий».
«Там сидела девочка с покойной женщиной среднего возраста».
