(Кстати, в августе лягушки не квакают. Не в них дело…)
Из Бахтина для разнообразия:
«Поиски автором собственного слова – это в основном поиски жанра и стиля, поиски авторской позиции. Сейчас это самая острая проблема современной литературы, приводящая многих к отказу от романного жанра, к замене его монтажом документов, описанию вещей, к леттризму, в известной мере к литературе абсурда. Всё это в некотором смысле можно определить как разные формы молчания».
Глава о…
Глава о…
Глава о…
Краснощёков. Хорошо. Но чего-то здесь не хватает (возвращая страницу).
Клементьев (медленно и внушительно). А не есть ли отсутствие того, чего «нет чего-то», главное, что тут есть?
(Разговор о поэзии.)
О Рудакове я тоже всё вычеркнул (как и обещал).
Лишь один эпизод…
Клементьев к нему в больницу приходит – навещает. Яблоки и тому подобное.
А тот не узнаёт Клементьева.
Это важно: всем в Первомайске кажется, что очень лицо знакомое, а школьный друг – вообще не узнал.
Клементьев ушёл от Краснощёкова и стал жить в Первомайской гостинице.
Даша Рудакова. Дарья Петровна. В девичестве Денисова.
– Посмотрите, какой закат, – сказал Колёсико. – Какой удивительный, какой… Каштановый!
Вот меня смущающее обстоятельство. Я, признаться, забыл, зачем написал «Трубу», и что я всем этим хотел сказать. То есть я, конечно, что-то хотел и, по-видимому, что хотел, то и сказал: что-то, но что-то совсем не то, подо что сейчас весь текст подгоняю. Тщусь припомнить, но не могу, тогдашнее моё её понимание, – сокращая «Трубу» и зная, что дальше будет и чем кончится. Как-то всё ж понималось.
Вот подумалось что.
А ведь он меня, автора, герой, пожалуй, обманул тогда. С возрастом. Он ведь возраст свой скрыл настоящий. А я-то каков! Как же я-то тогда того не заметил?
Брюшко. Проплешина. От крыльев носа до уголков рта две глубокие складки-морщины – помогалочки быть улыбчивым, когда улыбаться не хочется. Как огурчик, овален.
Понятно, что не юн. Но не до такой же степени. Я бы, может, о таком и писать не стал. Если знал бы.
Хотя нет. Не в молодости дело, не в возрасте. В нём как раз что-то вневозрастное есть. Условное.
А вот что, «как огурчик» – задело. «Помогалочки быть». Вот – задело.
Сейчас.
Внешность. Она ускользала. Скользкость. Вот что задело.
Но опять же, когда от первого лица, с внешностью всегда неясности возникают. Кто рассказывает, на себя не глядит. Он же глаз не видит своих – какого там цвета, как там поблёскивают?… Не бегают ли?… Помню, меня однажды один литератор возмутил, когда роман его был почти до конца дочитан. Две страницы осталось, и вдруг: «Я сбрил бороду». Что ж ты мне раньше-то про бороду ничего не говорил. Я ж героя твоего совсем не таким видел, без бороды. Очень задело.
А тут вдруг сам рассмотрел у себя, что герой не такой, каким тогда мне представился, что меня обманул он тогда, неопытного, одурачил, прикинулся, – и, восстав из-за стола, разволновавшись, заходил я по комнате, то бишь по парку отдыха имени Орджоникидзе. Сидит голубчик. Как не увидеть, вижу, сидит, с другом Горшковым сидит на скамеечке. Шашки двигают потихонечку. Помаленечку. По полтинничку. Переход – двугривенный, ничья – удвоение, над проплешиной муха летает; животик; ноги Стас Владимирович (назовём впервые пo отчеству) вперёд вытянул, ан нет – под себя поджимает. Кружка с пивом рядом стоит, сам в бобочке. Разморило, зевает. Повернулся и смотрит мне прямо в глаза, а глаза у него тускло-пепельные, и ничего они у него не выражают, кроме этого: «Что, съел?» – «Извините», – говорю и отхожу в сторону.
Сашенька, не неси ему кусок пирога в гостиницу, всё равно вычеркну. И это. И то.
Перелистываем. Перелистываем скорее.
В следователя по уголовным делам когда-то влюбилась. В женатого. А потом бритвой – по левой руке. Если бы не Краснощёков, не осталась бы жить.
– Вот так.
Смеётся.
Не надо.
Звёздный час Краснощёкова.
Блестящее выступление Николая Кондратьевича на юбилее Передвижной Механизированной Колонны. Первомайской ПМК – 25 лет: зал, сцена, стол, президиум, красная скатерть, графин.
Праздничная речь начальника колонны. Выполнение и перевыполнение. Приказ о премировании. Оживление в зале. В пятом ряду Краснощёков. Он готовится. Он повторяет. Волнуется Краснощёков. Он в иных уже эмпиреях. Он – там. Не здесь.
– Товарищи, за досрочное выполнение плана и в связи с двадцатипятилетием нашего ПМК Валерий Антонович Злобин награждается скромным подарком.
Оркестр играет туш. Валерий Антонович подходит к столику возле сцены, и Ольга Тимофеевна, завклубом, вручает ему электрочайник.
– За выполнение тоже плана и тоже в связи с двадцатипятилетием ПМК награждается Алексей Вениаминович Воронов, тоже скромным подарком…
– Ну не волнуйтесь же вы, – говорит Стас Клементьев (Владимирович) бледному как смерть Краснощёкову (он рядом сидит, он обещал написать Колёсику заметку о торжественном заседании). – Ну да что вы так, Николай Кондратьевич, расслабьтесь.
– Да, да, – говорит Краснощёков.
А у самого бледные губы. Шевелятся. Он повторяет стихи.
Когда всех наградили, народ зашумел, стали все подниматься, иные уже направились к выходу.
– Подождите! – закричал начальник колонны. – Постойте, товарищи, не всё ещё! – Он захлопал над головой в ладоши. – Ещё не всё кончено. Сейчас перед вами выступит наш гость, у нас в гостях Краснощёков… это Николай… Николай Кондратьевич Краснощёков… он поэт и будет читать свои стихи!
Николай Кондратьевич с необыкновенной лёгкостью взбежал на сцену. Правда, тут же замешкался, не мог выбрать место, – и так получалось, и этак спиной к президиуму. Председатель вытянул руку в сторону зала: «Туда читайте, народу…» – и Краснощёков, подождав, когда все успокоятся, рассядутся по местам, громко и с выражением прочитал басню.
Он работает на контрастах, Николай Кондратьевич. Таков стиль Краснощёкова. Сначала он басни читает, шутейные стихи, прибаутки всякие, всякое необязательное, нехарактерное для его трагического мироощущения, а когда расслабится публика, тут держись – выдаёт философическую лирику Краснощёков и поэтическую публицистику. («Вы думали, я буду смешить вас, вы посмеяться пришли? Вот вам смешочки!..»)
– Шуточное! – произнёс Краснощёков. – Написанное в парикмахерской. – Он отступил назад на шаг, помолчал. – Шуточное. До чего же мне обидно за людей другого склада. Всё у них не так, как надо, – у обратно-яйцевидных. Голова моя, как видно, безупречно яйцевидна. А у тех, кого обратно-яйцевидная – квадратна!
