– Собираете, значит.
– А то как же, не собирать… Ясно дело, собираем… Как же не собирать, когда есть?
– И что, белые есть?
– А?
– Белые есть, спрашиваю?
– И белые и не белые. Какие хош. Хош подосиновик, хош подберёзовик… Скоро грузди пойдут. Какие хош, все собираем.
– А лисички?
– А как же, лисички. И лисички и не лисички. Кто места знает, что хош соберёт.
– Taк ведь рано же ещё.
– Сказал рано… Да где же рано, когда мы с апреля уже?…
– Грибы собираете?
– А то нет. За сморчками идём.
– За сморчками?
– И за строчками. Ещё снег не сошёл, а мы за сморчками… И за строчками… На проталинке, вишь, сморчок… А то как же… Их много.
– Что-то я не помню, чтобы за сморчками ходили.
– Дак вот принимать стали – и заходили.
– Я и не отличу строчок от сморчка.
– Дак ты ж не сдаёшь… Откуда тебе знать… А кто сдаёт, сразу скажет… Строчок… Сморчок… Они же строчки будут как за кило? Восемьдесят копеек, свежие-то… А сморчки, те дороже, те рубль.
– Недорого.
– Свежие! Сушёные двадцать рублей за кило… сморчки.
– А строчки?
– У строчков серятина есть, те дешевле.
– Какая серятина?
– А ты зачем спрашиваешь? Ты же сам грибовар.
– Кто-кто?
– Иван Пихто.
– Какой грибовар?
– А ждём какова. Вон, вишь, грибовар требуется.
– А я при чём?
– Ты и есть грибовар.
– Я не грибовар.
– А кто ж, как не грибовар? Я же помню тебя грибоваром. Опять приехал.
– Да нет, я не грибовар. Я другой.
– Грибовар, грибовар. Не рассказывай. Я же помню тебя грибоваром.
– Иди, бабуля, сдавай грибы. Я тебе не грибовар никакой.
– А спрашивает. Сам грибовар, а спрашивает. Думает, не узнала.
– Узнала, узнала.
– Грибовар и есть грибовар. Что я грибовара не помню?
– Грибовар, грибовар. Иди.
– А не грибовар, говорит. Я ж вижу, грибовар. Опять приехал.
Разговор не захотел сокращаться. Вылетело только про рыжики. Да восполнит утрату последний аккорд:
Соление грибов на дому.
Трудовое соглашение на взаимовыгодной основе. Понедельник, среда, пятница.
Пробормотав под нос:
– Грибовар, – Клементьев прочь отходит.
Из репертуара «Спутника» на начало августа: «Сыщик», «Следователь по прозвищу Шериф», «Комиссар полиции обвиняет».
Краснощёков не любит детективы. Он не любит следователей уголовного розыска. Его нелюбовь к следователям носит характер фобии.
– Почему?
– Не люблю, не люблю. Стас, не люблю, не нравятся.
– Но ведь они же своим делом занимаются, Николай Кондратьевич.
– А нам зачем это показывать? Мало ли я чем занимаюсь.
– Так ведь то ж интересно. Они преступления расследуют.
– Они за это деньги получают. Это их работа, обязанность. Может, им и интересно, я рад за них, но почему мне должно быть интересно? Почему я должен сидеть вместе с ними на их совещаниях, на допросах, на явках очных каких-то там, ходить к начальству с докладом?… Почему я должен слушать, как они обсуждают свои дела, у кого есть алиби, у кого нет?… Причём бесплатно слушать, это им зарплата идёт, у них рабочий день восемь часов, а я? Меня зачем втягивать?… Ищите себе на здоровье, расследуйте, только других не впутывайте. Не люблю детективы.
Браво, Краснощёков! Я ведь сам хотел, вспоминаю, детектив написать. Чтобы так вот всё расследовали, расследовали, расследовали… Ходили бы из кабинета в кабинет, выдвигали бы новые версии, спорили бы, на летучках сидели… Производственный роман, по старому определению. А в конце – приходит преступник с повинной.
Или ещё лучше: просто бы закрыли дело за давностью срока… или как надо правильно сказать? Вот только незнание реалий меня и остановило.
– В Первомайске какая преступность? – замечает Артём Артёмыч, адвокат, он зашёл к Николаю Кондратьевичу на чашку чаю. – Вон, осудили Малявкина в прошлом году за то, что жену изнасиловал. А теперь все говорят, что сама виновата.
Артём Артёмыч попал незнамо как в «Трубу». Сверх замысла автора. Я и не думал, что он у меня появится. Какой-то несанкционированный персонаж, самовольный. За Николая Кондратьевича говорить не буду, но для меня это было весьма неожиданно, когда к нему, как старый знакомец, вдруг пришёл Артём Артёмыч, адвокат, о чьём существовании за минуту до этого я не подозревал даже; сказал несколько слов о Малявкине и увёл Клементьева – куда бы вы думали? – на рыбалку.
Рыбалка располагает к отдыху, спокойствию, благодушию. Написанное в один присест вычёркиваю с лёгким сердцем.
Оставляю конец разговора.
– Послушайте, – сказал адвокат (оба сидят с удочками на берегу Чертополоховки). – Вы не обидитесь, если я обращусь к вам с одной деликатною просьбой?
– Пожалуйста, – отозвался Клементьев.
– Не могли бы вы напечатать мой материал в газете, но за вашей подписью?
– Это как? – насторожился Клементьев.
– Или под псевдонимом, но чтобы думали, что вы принесли. Я бы и сам напечатал, но меня Колёсико не пропустит.
– Разве так можно? Ведь так не принято.
– Отчего же не принято? Чехов именно так поступил, когда его попросили.
– Первый раз слышу.
– Нет, правда. Один петербургский литератор, третьестепенный, я это хорошо знаю, потому что люблю Чехова… Один литератор, не имея возможности печататься в Москве и пребывая в крайне стеснённом состоянии, попросил Чехова отнести его рассказ в один московский журнал и напечатать за своей фамилией. Другого способа получить гонорар у писателя не было. Разумеется, я не о гонораре хлопочу. Ну а славы мне тоже не надо, вы сами понимаете.
– Где же вы такое про Чехова прочитали?
– В первом томе полного собрания писем, в примечаниях. Я подписался на письма, полное собрание сочинений у меня уже есть, а из писем вышел седьмой том, там ведь великолепные примечания. Страшно люблю Чехова. А вы?
– Да, пожалуй.
– Мне повезло. На весь Первомайск дали всего одиннадцать абонементов.
– Вы, оказывается, знаток истории литературы.
– О, нет. Это что касается конкретного случая. Просто заинтересовало. Но если заинтересует – держись! Тут я въедлив, это у меня профессиональное. До малейших деталей.
