– Так уж! Она ещё сто лет простоит.
– Привыкли мы к ней, – вздохнул Краснощёков, – не замечаем трубу, если честно… Вон, видишь, с плоской крышей, это ресторан «Буревестник», уже без тебя строился… Вот пожарная вышка, ты знаешь, памятник первой половины XIX века. Помню, горел в семьдесят шестом году Дом быта, думали, не потушить будет, я тогда в газету писал об ответственности. Вот бывший исправительный дом, ныне культурно-просветительное училище…
– Я знаю.
– Вот Дом культуры. Вот наша редакция. А там я живу.
– Всё там же…
– Да, всё там… ты, давай, зайдём, если свободен…
Я был свободен. Ветер трепал волосы Краснощёкова. Он смотрел против ветра и глаза слезились. Над головой каркала ворона, музыка её не пугала. Мне захотелось сказать что-нибудь хорошее.
– Николай Кондратьевич, вы стихи пишете?
– Пишу. – Ему было приятно, что я заговорил об этом.
Мы спустились вниз по другой, северной стороне вала и пошли по тропинке вдоль неглубокого оврага, заросшего чертополохом и крапивой. Из оврага пахло карболкой, на той стороне чернела ограда районной больницы. Краснощёков повёл меня закоулками, я их помнил: деревянные дома, глухие заборы, тявкают собаки из-за поленниц.
– Вот мы уйдём, – сказал Краснощёков, – мы уйдём, а стихи останутся.
Я не стал возражать.
– Лучшие, – сказал Краснощёков. – Всё хорошее остаётся. Ничего не должно пропасть. Ничего.
Он прочитал стихотворение. Я поблагодарил. Не сбавляя шага, прочитал другое, тоже своё, потом третье. Мы шли. Старая женщина стирала бельё возле колонки, петух кукарекал с крыши сарая, а Краснощёков, держа меня за рукав, чтобы я смотрел ему прямо в глаза, читал дрожащим голосом: «… и напрасно прощенье просить, обращаясь к портрету блеклому, если некому будет простить, если некому будет, некому…» Поэма о блудных детях – сыне и дочери, своего рода апокриф.
Жилище Краснощёкова. (Как вошли, что сказали и что съели – всё опускаю.) Живёт Краснощёков, как и прежде, в угловом доме на Каменной улице. Окна по двор. И без того небольшая комната Краснощёкова разделена зачем-то фанерной перегородкой, правую часть Николай Кондратьевич именует гостиной, а левую – кабинетом. В гостиной разместился шкаф с зеркалом, обеденный стол, накрытый разноцветной клеёнкой, две табуретки – всё впритык – и моя раскладушка (Клементьев поселился у Николая Кондратьевича). Так же, как тогда, стоит в углу на миниатюрной скамеечке зачехлённый аккордеон, так же, как тогда, валяются повсюду книги, вырезки из газет и журналов, листочки, исписанные рукой Краснощёкова… Две трети кабинета занимает краснощёковский диван, очень ветхий, тут же расположились торшер с повреждённым абажуром и складной столик для дачников. Мебели, надо сказать, стало меньше. Куда-то делся письменный стол, памятный мне бронзовыми ручками в виде когтей льва, так что теперь Николай Кондратьевич работает за дачным столиком, на который он иногда кладёт чертёжную доску. От того же, письменного, сохранился, лишь средний ящик, довольно широкий, он занял весь подоконник, – в засыпанном землёй среднем ящике стола Николай Кондратьевич кое-что выращивал: петрушку, укроп, лук… На стене Алёнушка васнецовская – висит репродукция.
– Николай Кондратьевич, скажите пожалуйста, а что за девушка была вместе с вами?
– Со мной? Где?
– На мосту, я вас видел. Не скрывайте.
– Её зовут Сашенька.
– Хорошее имя.
– Правда? Тебе нравится, правда, Стас?
– Она ваша родственница?
– Нет… знакомая.
– Хорошая девушка.
– Правда? Ой! Опять! Во-во! Прислушайся! Слышишь, стучит? Вон там… Ну, прислушайся… Вон же…
Тук, тук, тук – где-то над головой, – и я не решаюсь поставить сахарницу на прежнее место, держу в руке.
(А вот я всё, что касается стуков, смело вычёркиваю.)
– Когда сильный ветер и когда я смотрю на этот клён, мне, знаешь, Стас, кажется, ветви закручиваются вокруг ствола, и я вижу, он начинает вращаться… А иногда, не поверишь, кажется, это я вращаюсь, а не он, всё начинает вращаться вокруг моего клёна – всё: дом, комната, окно, – и летишь, летишь, летишь…
– А хотите, я вам расскажу детский сон, Николай Кондратьевич? Я был маленький, жил у тёти Тани в Машихине, и был у неё телёнок. А у телёнка пятнышко на лбу. Белое. Так вот…
(Но про телёнка я тоже опускаю.)
– Странно, Стас, я ведь это… я знаешь… счастлив, когда она рядом. Стас… Я, как мальчонка, я не знаю, я радуюсь…
Первомайскому тресту общественного питания требуются буфетчица, уборщица, кассир и шофёр.
Первомайскому Дому культуры – техничка с окладом 70 р.
Глава-бытописание. Документы эпохи.
Я нарочно их почитать направил Клементьева к складу заготконторы – почему-то именно там висит на стене у крыльца самая большая в городе доска объявлений.
Он читает. Итак, номинация «ТРЕБУЕТСЯ». Кому что.
Маслодельно-сыродельному предприятию – рабочие по ремонту ящиков. Оплата сдельная.
Дирекции киносети – кассир кинотеатра и дворник.
Райсельхозтехнике – бензозаправщик, инженер по нормированию труда и инспектор по кадрам.
Заготконторе райпо – рабочий на лошадь и забойщик скота.
«Красному фронтовику» требуется посудомойка.
Педучилищу – лаборант и замдиректора по хозяйственной части.
Требуются бухгалтеры, газоэлектросварщики, механики, швеи-мотористки, сметчики-строители, слесари-сантехники, каменщики, пилорамщики, зольщики, каточники, машинисты мостовых и козловых кранов, шофёры на спецмашины и шофёры, желательно с правом вождения автобуса, и просто шофёры, санитарки, медицинские сёстры, повара, воспитатель общежития и комендант зданий училища, инженер-гидротехник, завскладом, мастер по прокладке наружных сетей водопровода, аккумуляторщик и возчик (опять же) на лошадь (с предоставлением жилой площади).
Номинация «ИЗВЕЩАЕТ».
Универсальный торг о продаже подарков для участников войны по безналичному расчёту и без зачёта в лимит по мелкому сбыту.
Цех по расчёсу шерсти – о работе два раза в неделю.
Первомайская ветеринарная станция – о необходимости прививок собак и кошек от бешенства.
Совхоз «Салют» прекратил закуп телят от населения.
Продаётся дом. Полдома. Корова шестым отелом и новый хлев. Мотоцикл с коляской.
Закупается стандартный продовольственный картофель по цене 15 копеек за килограмм.
– А что, бабуль, грибы-то ещё не перевелись в округе?
– Повтори, милок, не расслышала.
– Грибы, говорю, несёшь – не перевелись ещё в округе?
– Грибы?… Не-е, грибы, у нас много грибов.
