В общем, строитель, а не только поэт. Роман о строителе.
Август. У Клементьева – отпуск.
Клементьев сидит в столовой и обедает. Таково содержание второй главы. Он только что приехал в свой Первомайск, в котором не был сто лет, если не считать остановки проездом четыре года назад, когда возвращался из Днепропетровска.
Теперь Клементьев сидит в столовой и ест салат из огурцов, как сказано, свежих, на очереди баклажаны с минтаем. Он глядит в окно, вспоминая, а вспоминается ему всякая всячина. Вспоминается ему, например, как много лет назад строили они вот этот самый гараж, что стоит напротив столовой, перейти только улицу – двухэтажный гараж для леспромхозовских тягачей, на втором этаже – слесарные мастерские. Работал юный Клементьев на бетономешалке – просеивал песок через сетку от старой кровати, носил в пожарном ведре из пожарного водоёма воду, выплёскивая по дороге не видевших жизни ещё головастиков, и громко командовал приезжим студентам, сколько бросать носилок цемента, и смело нажимал поочерёдно то на синюю, то на красную кнопки. После работы, чтобы бетон не застыл на лопастях агрегата, он дубасил по ним увесистой кувалдой, и тлел закат над покрытой битумом крышей, и в болоте жила за каптёркой ондатра. Он закончил только что школу, он был влюблён о Денисову Дашу, кареглазую хохотунью, дочь директора шерсточесальной конторы, сбитого тем же летом поездом на переезде. Денисова Даша, если зубы болели, умела заговорить на целых сорок минут, умела дурить языком, когда целовались. А здесь, в этой столовой, тогдашнем буфете, им продавали пирожки неслыханной дешевизны – с повидлом, пять копеек за штуку; в понедельник же стоил один пирожок три всего лишь копейки, потому что ужасно был чёрствый, но было и это удобно, даже очень удобно – хранить такой пирожок в зацементированном кармане брюк, чего нельзя сказать о пятничных, мягких, пятикопеечных пирожках с тем же самым повидлом, грозящим размазаться по штанине. А ещё сюда привозили пиво, и было пива больше, чем молока, в Первомайске. Глафира, выдававшая себя за цыганку, черпаком разливала пиво из огромной дубовой бочки и тут же мыла нестандартные кружки с отбитыми ручками в эмалированном тазу, на котором было написано красным: ПОСУДА.
Всякую всячину вспоминает Клементьев, уроженец города Первомайска, он сюда и приехал затем, чтобы вспомнить, что позабылось, обдумать, а если и рифмы найдутся, найти, как в начале романа – «жалко» / «мешалка», а в нашем случае – в начале нашего изложения. Большую часть мемуаров я опускаю, потому что занимают они без малого пятнадцать страниц – юношеское увлечение автора, не буду говорить кем. (Об истинных размерах «Трубы» я предусмотрительно не заикался, чтобы не смутить зря читателя.)
Во второй же главе (чего ради многое городилось) вводится впервые мотив припоминания, не субъектом которого (припоминания), но объектом становится наш герой, и это, я думаю, моя неплохая находка. Персонажи один за другим (чему объяснение будет в конце) силятся вспомнить, где могли повстречаться с героем, – то ли вчера, то ли позавчера, то ли на прошлой неделе…
– Удивительно знакомое лицо, – первой из них замечает незнакомая женщина, просто незнакомая женщина, потому и безликая, что помещена сюда за столик, лишь бы отвлечь от тарелки героя. – Мы с вами где-то встречались.
– Ась? – поднимает Клементьев голову от баклажана.
– На прошлой неделе…
– На прошлой неделе я был далеко.
– Вы приезжий?
– Приезжий, – отвечает Клементьев.
Глава третья. Наш герой показывает себя человеком весьма практичным. Выясняется, что он обладает особым документом – грамотой, столь же охранной, сколько и филькиной. С грамотой этой, отпечатанной на бланке одного молодёжного журнала, желанным автором которого Клементьев является, он является в райком, так сказать, комсомола, не сказать больше: партии. Интересует его, однако, только одна дверь – в ту комнату, где сидит человек, представляющий бюро пропаганды творчества тогда ещё советских писателей, или и. о. того человека, или просто ответственный за работу с редкими справками, знающий толк в «современной поэзии», или – ладно – не знающий, но уполномоченный ставить подпись. У Клементьева есть путёвки. Некоторое число путёвок на платные выступления. Вот он и пришёл.
Всё, что вокруг, – опускаю.
Он говорит что – то опускаю, и всё опускаю, что ему отвечают.
Отдел культуры.
«Тот, из журнала» вырастает перед глазами уже осведомлённой о нём Галины Андреевны. Галина Андреевна – зав. этим отделом. Она обещает содействие. Если надо. Мало ли, вдруг. Правда, как бы абстрактное всё же содействие, поскольку, понятно, цель приезда его в Первомайск не очень понятна, и это немного многоопытную руководительницу настораживает. «Ах, отдохнуть», – догадывается Галина Андреевна, всё ещё подозревая в Клементьеве близкое проверяющему. «Активно отдохнуть, активно», – отвечает герой. Противоположность желаний обеих сторон – что-то выведать и ничего не сказать – придаёт разговору оттенок умеренной бестолковости.
Но тут появляется главный редактор районной газеты.
– Нет уж, от нас вам уйти не удастся, – радостно потирает руки главный редактор, чья, кстати, фамилия почему-то Колёсико (хорошо, не Коробочка). – Вот как зовут меня, весь я кручусь, весь я в работе, – и, под руку взяв, уводит Колёсико в «Майское утро» героя.
Лишнее всё опускаю.
«Надежды на свежие силы…» – «Дайте подборку в „МУ“…» – «Вот бы ещё бы проблемное что…» – «Это вы можете?…»
«Можем, а как же? Как же, не можем? Нам ли не мочь?»
И вот он меня посадил, рассказывает дальше Клементьев, на стул. И чтобы я не сомневался в масштабности проблем, вручил мне подшивку газет за полгода. Я медленно перелистывал страницы… (Это всё опускаем.) «Доколе?» – статья. Автор «Доколе?» громит ПМК-шных начальников, те – либералы, а рабочие пьют. Крепко досталось и тем и другим. «Верю, наступит тот день, когда переоборудуют в гостиницу городской медвытрезвитель». Подпись: Н. Краснощёков.
– Да ведь это же Николай Кондратьевич! – воскликнул я (продолжает рассказывать Стас Клементьев).
– Да, верно, – ответил главный редактор.
– А стихи он свои печатает?
– Его стихи не для «Майского утра».
Я заметил, что Колёсико смотрит на меня чересчур пристально. Он сказал вдруг:
– Мы где-то встречались.
– Я жил в Первомайске.
– Когда?
– Ещё когда в школе учился.
– Нет, – сказал Колёсико, – я переехал сюда в прошлом году.
На этой тревожной ноте закончим обзор третьей главы романа.
Да, я должен сказать сразу, читаем дальше, у меня нет никого в Первомайске – ни родных, ни друзей. Был школьный друг Паша Рудаков, так когда ж это было. Дядя Гриша, мой опекун, задумал жениться на старости лет и, пока я служил в армии, перебрался в Новороссийск – он, значит, в Новороссийск, а я – в Ленинград. Так вот и разъехались.
