Состав не столько тронулся, сколько дёрнулся, а рука уж ручку сама схватила. Удался манёвр. Оказавшись в тамбуре, Елена Глебовна обнаружила, что дверь туда, где всё остальное, почему-то закрыта. Она мысленно спросила себя, не спавшую двое суток, готова ли провести ещё одну ночь в этом холодном тамбуре, и ясно ответила, что готова. Впрочем, поезд ещё только набирал ход: вслед за Еленой Глебовной, теперь уже поистине на ходу, впрыгнул в вагон один из её благодетелей, оказавшийся почему-то не внутри, как того ожидала Елена Глебовна, а снаружи вагона. Он по-хозяйски постучал в закрытую дверь, та немедленно отворилась, и напарник его, весьма удручённый чем-то, произнёс, явившись в проходе, нечто загадочное:
– Пружина оборвана, как я и думал. Так что все сорок с аккумулятором.
– Вот суки, – услышала Елена Глебовна строгий ответ. – Говорил же я им, учите немецкий. – И, галантно повернувшись к Елене Глебовне, провод ник пригласил жестом пройти внутрь.
Тут было уютно. Тут не только работали, но и жили.
Он сказал:
– Плечики.
Держал в руках деревянную вешалку. Слово «Лена» вылезло из-под рукава. Елена Глебовна отвела взгляд, впрочем, не оставленный без внимания. Проводник сказал важно:
– Грех молодости.
Напарник тем временем помогал Елене Глебовне снять пальто. Шевелил, отражаясь в зеркале, густыми бровями.
– Извините, у нас не убрано.
– Ну, что вы, – смутилась Елена Глебовна, растроганная обходительностью.
Ей предложили сесть на незаправленную полку (у каждого проводника своё купе, в половину обычного).
– Имейте в виду, только до Даугавпилса. Там сходят. Перейдёте в другой вагон. Нам нельзя. Нас иногда контролируют.
– Конечно, конечно, – весьма поспешно, даже слишком поспешно, будто этой поспешностью можно было выразить свою благодарность, воскликнула Елена Глебовна.
– Не хотите ль бельё?
– Нет, спасибо, посижу до… до Даугавпилса.
– Это скоро.
– Да, да, посижу.
Проводники нашли нужным представиться. Обоих звали Леонидами. «Меня зовут Лёня. Я за старшего». И точно, вместо «Лена» прочиталось «Лёня» теперь. «И я тоже Лёня, – сказал густобровый, – я помощник». – «Лена», – неуверенно представилась Елена Глебовна. Её давно никто не называл Леной. «В школе меня Еленой Глебовной называют». – «А вы преподаёте физику?» – «Нет, почему же? Русский язык и литературу». – «Русскую?» – спросил Леонид-за-Старшего. «А какую ж ещё?» – удивилась Елена Глебовна. Странность вопроса она объяснила тем, что ехали они пока ещё по Прибалтике.
Леонид-помощник копошился в соседнем купе. Там Елена Глебовна успела приметить большой щит с лампочками и приборами, теперь он, наверное, включал и выключал что-нибудь.
– Я сколько-то заплатить должна?
– А ну, – отмахнулся Леонид-за-Старшего. – Мы за деньги не возим. Это те возят. А мы не возим.
– Но сколько-то надо всё-таки, сколько-то принято?
– Да уж чего там, – пробурчал недовольно Леонид-за-Старшего, застёгивая рубашку на верхнюю пуговицу. – Это те за деньги возят. У них принято. А нам за деньги, скажете тоже. За что, за что, только не за деньги. Нет, не за деньги.
– А за что? – запоздало поинтересовалась Елена Глебовна, когда отгрохотал встречный состав.
– За что? – Последовал перевопрос, и тут же высоким голосом ответ из-за стенки:
– За доброе слово!
– То-то. – Леонид-за-Старшего пропал в дверном проёме.
Спустя минуту, впрочем, снова явился.
– Это те возят. Сейчас не сезон, все наши едут. А с наших и брать нечего. Ну, двадцарик, ну, четвертной, ну, полтинник, сами понимаете… У них мест свободных полсостава, я знаю. А не берут. Наши граждане неинтересны. Как вы такие. Пешком ходите. Вот весна будет, тогда и начнётся. Тогда немцы поедут, европейцы, на одном чае зарабатывать будут. Вот рассказывал, ушёл, говорит, немец, а сам сорок марок оставил. А это наши с Лёней обе зарплаты. В рублях знаете, сколько получится… Сколько получится рублей, марка если по курсу? Почему такая вы трезвая, когда мужа похоронили?
– Кто? – вздрогнула Елена Глебовна.
– Вы. Когда мужа похоронили.
– Так а пьяной зачем быть?
– Но ведь вы же с поминок.
– Нет, – сообразила, о чём речь, Елена Глебовна. – На поминки я не ходила. Не поминала, нет. Только на кладбище.
– Как же так? – изумился Леонид-за-Старшего.
– Да так получилось. Он же мой бывший муж. Мы с ним давно не живём, не жили то есть… Развелись. Ушёл он от меня. Вот и всё. Взял, да и ушёл. Сам. Другая семья. Другой город. И ехать туда не обязательно было. Я в школе нужнее… – Елена Глебовна улыбнулась.
– Чужой человек, – заключил Леонид-за-Старшего.
Улыбка Елены Глебовны означала: «Вы всё понимаете».
– А вот от Лёньки жёны уходят. Лёнь, ты вот помрёшь, не придёт Алевтина.
– Придёт, – отозвался Леонид-помощник.
– Придёт, говорит. Помянуть всё равно надо.
– А как же не помянуть? – возник из-за спины Леонида-за-Старшего Леонид-помощник. Он держал оприходованную на четыре пятых бутылку «Пшеничной». – Это вам, остаточки, помяните.
В руке Леонида-за-Старшего засиял стакан.
– Чистый.
Забулькало.
– Да вы что, ребята? – испугалась Елена Глебовна. – Я как? Одну буду?…
– Нам нельзя. Мы на работе.
Подумала: «Сплю…»
– Ой! Да вы что, столько много!..
– Пей, Лена, пей, мы за тебя договоримся, не бойся, доедешь.
– Помяните бывшего мужа.
Елена Глебовна выпила залпом, стала поспешно заедать куском копчёной колбасы, невесть откуда очутившимся у неё в руке. Изнутри, как водится, потеплело. Оттого, что поезд покачивало чуть-чуть, чуть-чуть, но побольше, запокачивало Елену Глебовну. Уже знала, ждала: голове вот-вот легко сейчас будет, а ногам тяжело, невмочь – ни бежать, ни идти, ни стоять – прикорнуть бы.
Леонид-помощник пропал с глаз долой.
Леонид-за-Старшего кроссворд доотгадывал.
– Пьеса Островского из трёх букв.
– «Лес», – ответила Елена Глебовна.
– А ты говорил «Нос»!
– Это ты «Нос» говорил, – откуда-то издалека подал голос Леонид-помощник.
– Что вы, «Нос»… «Нос» – другое…
– Вот не знаете вы: отглагольное существительное в латинском и некоторых других языках.
– В английском, например.
– Как?
– Герундий.
– Ничего себе! – поразился Леонид-за-Старшего.
