Появилась в дверях со свечкой.
Спросил её:
– Ну как же ты так?
Вместо ответа она сказала про бабку:
– Жива, значит. Скрежещет… – И добавила, удаляясь: – Я безумно устала.
Слышал: проверяет, закрыта ли дверь на щеколду.
… Все спят в нашем доме.
Дочь моя, подтянув колени к лицу, спит на боку. Прячет нос. Одеяло сбилось в ногах. Я её накрываю. Я пытаюсь представить, видит ли она какой-нибудь сон. Кто ей снится и что? Я разгибаюсь, выпрямляю спину. Локти я разворачиваю так, чтобы они смотрели у меня в противоположные углы комнаты. Я говорю шёпотом: «Гопо мопо…» – молчу, прислушиваясь, и, убеждаясь, что можно, «шаду…» – продолжаю – «сивопи…» – и уже громко:
– Апля оря итуриси шуб протази. Дыр бул щыл…
Меня словно бьёт током. Космическая энергия проникает в меня. Я чувствую что-то… желанную тяжесть в ногах, мне хочется лечь. Повернувшись к окну, смотрю с благоговением в тёмную бездну космоса. Тучи… если б не тучи…
Стреляют.
Два выстрела со стороны проспекта Свободы. Топот ног под окном. Удаляющиеся голоса. И ещё один выстрел, но уже далеко, за пятым сектором.
И опять – тишина. Всё стихло.
Я целую дочку в лоб и ухожу спать.
1992
Гуманистический идеал антропофагии
Хотелось бы ошибиться, но я почти убеждён, что в скором времени одной из основных проблем цивилизации будет антропофагия, причём в её различных версиях – как поедания собственных клонов, специально выращенных для индивидуального потребления, так и своих ближних, точнее сказать, близких себе людей. Вспомним о процессе над «роттенбургским людоедом» Майвесом. Германский программист съел американского инженера, акт людоедства состоялся по взаимной договорённости, при полном сердечном согласии, и был заснят на плёнку. Жертва и людоед нашли друг друга по Интернету. Будущий людоед вёл переписку с двумя сотнями потенциальных клиентов, некоторых он отверг. По сообщениям прессы того времени, в одной лишь Германии круг людоедов и их добровольных жертв составлял семьсот человек, и он постоянно расширялся. Но вот что интересно: формулировки, казалось бы, впервые прозвучавшие на процессе и так поразившие весь мир, почти дословно повторяют текст, напечатанный задолго до роттенбургских событий в газете петербургских писателей «Литератор». Номер был подписан в печать 31 января 1992 года, за день до этого я принёс материал в редакцию, художник Юрий Александров тут же нарисовал картинку: одиннадцать человек, просвещённые антропофаги, с вилками и ножами разделывают своего товарища – двенадцатого; ровно через двенадцать лет, день в день, в Германии прозвучал приговор людоеду, и, надо заметить, относительно мягкий, – суд принял во внимание добровольность жертвы. Понятно, что цель нашей тогдашней публикации состояла не в том, чтобы инициировать движение, а в том, чтобы обозначить синдром. Вот «Манифест гуманистической антропофагии», опубликованный в феврале 1992 года. Дело не в приоритете, а в актуальности документа.
Манифест, принятый на учредительном съезде Союза антропофагов-гуманистов (САГ)
[31]
Сразу же внесём ясность: всё, о чём пойдёт ниже речь, не имеет ни малейшего отношения к продовольственному вопросу. Проблема, поднимаемая нашим движением, не может и не должна решаться с позиции прагматизма. Всякие рассуждения о какой-либо практической выгоде мы отвергаем категорически. Мы – эстеты. Но, будучи эстетами, мы восприимчивы и к вопросам этики, особенно в той её части, где речь идёт о свободе выбора.
Да, именно так: Декларация прав человека и общечеловеческие представления о культуре питания – вот те киты, на которых держится гуманистическая антропофагия.
1. Ясность перспективы
Как бы ни были примечательны процессы, протекающие в новой геополитической структуре, сколь бы ни были существенны события, свидетелями которых нам доводится быть, несравненно важнее происшедшее в умах людей, в сознании общества, решительно ставшего на путь оздоровления.
Изменения в этой сфере поистине грандиозны. То, что вчера казалось нам чёрным, сегодня видится не иначе как белым. То, что вчера было гонимо как зло, ныне предстаёт в своей первозданной доброкачественности. Недавно третируемое как извращенство – сегодня предмет престижа.
Общество избавляется от предрассудков. Нет сомнений, что и последний, самый живучий и самый нелепый из них, будет успешно изжит. И тогда никто не побоится сказать о себе:
– Я уважаю принципы гуманистической антропофагии.
– Я сочувствую просвещённому людоедству.
– Я сам людоед и горжусь этим!
2. Анатомия предрассудка
Почему же, спрашивается, так живуч этот позорный предрассудок? Отчего при одном лишь невинном намёке на технику антропофагии лицо иного собеседника искажается гримасой брезгливости? Причины тому: невежество, духовная слепота, косность мышления, нежелание прислушаться к голосу разума. За что не любят у нас антропофагов?
Во-первых, раздражённо отвечают всезнающие оппоненты, за то вас не любим, что человек-де по природе своей непитателен. Но вам-то откуда известно, господа вегетарианцы? Вы разве пробовали? Если нет, то поверьте хотя бы на слово тем, кто более компетентен в этом вопросе. Здесь не о чем спорить.
Говорят, во-вторых, что безнравственно употреблять ближнего. Так уж и безнравственно? Не потому ли безнравственно, что мнит себя очень уж нравственным, так сказать, культурное общество? Но представьте себе, что некто, покоряя ваше культурное общество своей безграничной просвещённостью, доказывает с помощью неоспоримых аргументов, что нравственно, очень нравственно (пусть при определённых условиях) съесть ближнего, – и общество с ним соглашается. Как-то вы тогда запоёте?
В-третьих, боятся насилия. Напрасный страх. Мы против насилия. Быть или не быть съеденным – право выбора каждого. Людоедство без берегов – не наш лозунг. Гуманистическая антропофагия – это комплекс жёстких самоограничений, она предполагает взаимные обязательства между съедаемым и съедающим, их духовную близость.
3. Наше кредо
Но кто же захочет быть съеденным? – спросят профаны.
Многие, многие захотят.
Но не многие удостоятся такой чести.
Мы не всеядны.
Прежде всего, должны огорчить склонных к суициду. Нам не нужны случайные люди. Нет, мы не можем помочь вам, разве что только заразим своим жизнелюбием.
Напрасно тянутся к нам самовлюблённые нимфоманы, искатели лёгкой славы, корыстолюбцы. Наши желудки для них надёжно закрыты.
Есть мы будем идейных друзей. И только.
Мы не принимаем жертв. Но мы ценим жертвенность как одержимость. Мы ценим жертвенность как страсть, как высшее проявление преданности идее, как безотчётный порыв, навсегда утоляющий нестерпимую тоску по, казалось бы, недостигаемой близости родственных душ (но нет, достигаемой!), как предельное выражение полноты бытия, понятой любящим сердцем, потому что только любовь (а не злоба, не ненависть), только любовь вдохновляет чуткого антропофага и только на любовь, на голос любви отвечает он возбуждением аппетита.
