– Ну и как же мы воспринимаем действительность?
– Понимаете, – начал я.
– Да. Я вас хорошо понимаю.
Глаза у него сузились.
– Думаете, мне легче? Вы, наверное, думаете, мне легче?
Я не думал.
Он стал показывать мне картинки.
– Здесь что нарисовано?
– Топор и пила.
– А здесь?
– Зайка беленький в лесу. Выпал снег.
– Лес какой?
– Лес? Еловый.
– Знаете этого человека?
– Конечно.
Это был наш президент.
– А этого?
– Пушкин.
Теперь я должен был следить глазами за движением его пальца, – указательный палец левой руки (с розовым таким ногтем) перемещался то вправо, то влево. В правой руке эксперт держал какой-то хитроумный приборчик и что-то просматривал через окуляры в моём левом глазу. Внезапно я «поймал зайчика». Голова моя дёрнулась.
– Всё. Всё. Больше не буду.
Отложив приборчик в сторону, он снова взялся за ручку.
Я ждал.
– Главное, – сказал эксперт, – не надо отчаиваться. Мужайтесь. Я не буду скрывать от вас правды. (Комок подошёл к горлу.) Не буду. Воспринимаемая вами действительность не есть сон. Нет, нет, вы не спите.
– Как же так, как же так, – залепетал я. – Я так надеялся…
Но всё же сумел взять себя в руки.
– Вот вам рецепт. Пейте бром на ночь. А вот справка-памятка.
Проводил до двери. Мне хотелось сказать что-нибудь доброе.
– Вы так хорошо говорите по-русски.
– Пустяки, – сказал эксперт и вдруг попросил: – Ущипните.
Я схватил его за живот. Он вздрогнул.
Он сказал:
– Спасибо.
Я вышел.
1991
Гопо Мопо
Осмелев, мы стояли на балконе и, ничего не боясь, курили. Александр Антонович, – не знаю, где достал он её, – подарил мне пакетик махорки, самой настоящей махорки, той самой, полумифической, знаменитой, от которой горло дерёт, от которой слезу вышибает, про которую он так сказал:
– Плакун-трава, понимаешь ли. От неё ведьмы и бесы плачут.
Второй вечер было спокойно. В окнах у многих горел свет. Была даже открыта парадная в доме напротив. Александр Антонович склонился над перилами и, не боясь послужить ни для кого мишенью, с видимым удовольствием ронял в темноту пепел. Я никогда не курил махорку. Я вообще курил первый раз за четыре дня. Я сказал:
– Крепко.
Мы чувствовали себя отважными.
Сквозь тучи пробивался месяц.
Жёны смотрели телевизор на кухне. Вдосталь накурившись, мы отправились к жёнам.
Мы тихо старались идти через комнату, но дочь моя, она всё равно проснулась, она спросила: «Мама?» – я сказал: «Я, я, спи спокойно», – и, поправив на ней одеяло, вышел на цыпочках вслед за Александром Антоновичем.
Жёны смотрели на экран заворожённо.
Шло заседание парламента.
Выступал депутат Безглуздый, председатель фракции «Демократический контакт».
– Доколе, – спрашивал Безглуздый, широко расставив руки на трибуне и подавшись грудью вперёд, – доколе мы будем делать вид, что ничего не происходит? Чем занимаемся мы, господа? Обсуждаем бюджет! Принимаем законы! Часами говорим о причинах социальных конфликтов! Разбираемся с генералами! Полковниками! Майорами! Произносим пустые слова вроде «мафии» и «коррупции». Словоблудствуем. Словоблудствуем в роковой для родины час, когда наш народ, наш униженный и оскорблённый, измученный в очередях народ, ждёт от нас лишь одного – честного, прямого, недвусмысленного ответа на главный вопрос времени, на главный вопрос времени, – повторил, возвышая голос, Безглуздый, – готовы ли мы к сношению с НЛО? Чем мы ответим на их систематические появления?
– Какой молодец! – воскликнула Антонина Яковлевна.
В зале заволновались. Послышались нечленораздельные выкрики.
– Независимая печать, – продолжал оратор, не обращая внимания на нарастающий шум, – свободная пресса, всё честное, совестливое и мыслящее, что у нас ещё осталось, господа, не устаёт свидетельствовать, о новых неоспоримых фактах присутствия НЛО, о всепроникающем влиянии пришельцев на нашу незавидную жизнь, а мы, господа, молчим, мы обсуждаем этот вопрос в разделе «разное»! Чего мы боимся?
– Сейчас ему рот заткнут, – сказала жена.
И точно: кто-то из реакционеров призвал прекратить прямую трансляцию сессии. Председатель мгновенно воспользовался ситуацией, объявив, что ставит это предложение на голосование. Зал загудел. Раздались голоса протеста. Депутат Морщина, вскочив с места, потребовала поимённого голосования. Председатель отключил микрофон, однако Безглузлый, не сходя с трибуны, продолжал свою речь, он уже кричал, полагаясь только на голосовые связки, и было ясно, что он обвиняет. Он обвинял правительство в преступном сговоре с пришельцами, совершённом за спиной парламента и народа.
Внезапно погас свет. Всё выключилось. Мы оказались в темноте. В первую секунду я готов был связать происшедшее с тем, что творилось в Доме Парламента, но вспомнил, что и вчера, и позавчера свет гас в это же время.
Александр Антонович заволновался:
– Это что, двенадцать часов? Это что, комендантский?
– Нет, – сказала жена, – на подстанции что-то… Авария. Вчера то же самое было.
Я спросил, куда она убрала спичку.
– Посмотри в коробке… на второй полке.
Сама же сходила в прихожую – за свечой.
Я зажёг. Мы как будто помолодели, морщины сгладились, сошла одутловатость с лица Антонины Яковлевны, жена моя при свете свечи поблёскивала глазами.
– Ещё не известно, чем всё обернётся, ещё повоюем, – весело произнёс Александр Антонович, оптимистически улыбаясь освещённой половиной лица.
Он походил сейчас, на снявшего капюшон пилигрима. Было что-то в нём средневековое.
– Да, – вздохнула Антонина Яковлевна, – у вас хоть ребёнок есть, лишняя свеча полагается.
Моя жена возразила:
– На детский талон, Антонина Яковлевна, свечку, знаете, какую дают? Во какую, – она показала мизинец. – Да вы ж в распределителе работаете, как же не знаете?
– А при чём здесь распределитель? – насторожилась Антонина Яковлевна.
Я поспешил сменить тему.
– Вы не слышали? Сегодня передали в новостях, женщину какую-то забрали на космический корабль и за два часа излечили её от сахарного диабета. Где-то под Саратовом. Или под Смоленском, не помню.
