– Да, интересно. Моя работа тоже сопряжена с передвижением массивных предметов. Раз в две недели мы носим в поверочную лабораторию измерительные приборы – это в другой корпус: генераторы, частотомеры тяжёлые, – навьючимся, как те самые, и вперёд.
– Я говорю о другом, ты не понял.
Он бы мог и не напоминать про шахматы. Последняя лихорадка отсвирепствовала ещё в прошлом квартале; к тому же электронные часы (шахматные, самодельные, гордость «правых») попросили коллеги из межотраслевой лаборатории, и, судя по всему, приобрели в собственность.
Приходил пожарник
[26] – молодой, принципиальный. Он напомнил Анне Тимуровне о её допобязанности, – это она отвечала за противопожарную безопасность в третьей комнате, – составил акт для пущей убедительности и унёс электрочайник. Все чайные клубы объявили о самороспуске. Воздерженцев лично реквизировал кипятильники.
«Пятачок» опустел. Курили теперь этажом ниже, в специально отведённом для того помещении. А на «пятачке» повесили плакат о вреде курения: зелёный субъект в очках (следовательно, научный работник) рассыпается на дымящиеся кусочки.
Виктор Тимофеевич Воздерженцев написал в многотиражную газету передовицу: «Работы стало больше». И в самом деле, работы стало больше. Составлялся отчёт – сто восемьдесят страниц на машинке и тридцать страниц приложений! Годовой отчёт всем отчётам отчёт. Марину перевели к «правым».
Одно обстоятельство серьёзно тревожило Воздерженцева. На последнем учёном совете кто-то употребил выражение «тупиковая тема». Ничего конкретного под этим не подразумевалось, просто речь зашла о научном балласте, вообще о научном балласте, и кто-то сказал: «тупиковая тема», – Виктору Тимофеевичу пришлось не заметить, как на него посмотрели другие. О бесперспективности поговаривали и в самой лаборатории Воздерженцева. При этом примиренческие настроения (главным образом в среде незащитившихся), что-де, и тупики необходимы в науке, Виктор Тимофеевич осуждал, как рационалистическую ересь. Никаких тупиков. Диссертабельность и перспектива (конечная цель исследований рисовалась некоторым в образе докторской шефа). Шутка ли это: за год защитились двое. Но Воздерженцев знал, что оба кандидата подыскивают другую работу.
В октябре приезжал заказчик. Представитель заказчика. Или просто – представитель. Вид у представителя был не очень представительный: невысокий лысоватый мужчина лет сорока пяти с экземой на переносице. Ему показывали установку, включали приборы, щёлкали «децибельниками», причём с таким видом щёлкали, словно хотели удивить невероятной диковинкой, а он недоверчиво спрашивал: «Что это? Что это?» – и хмуро констатировал: «Вижу». – «Нам надо то-то и то-то», – сообщал представитель. – «Ну, не совсем то, зато можем предложить это». – «Нам надо то-то и то-то».
Касаев стоял за спиной Воздерженцева («наша талантливая молодёжь»); он держал тетрадь с математическими выкладками – летопись разложения в ряд одного нехорошего интеграла (интеграл не хотел раскладываться), Касаев ждал. Выбрав подходящую минуту, Виктор Тимофеевич заговорил о теоретических аспектах проблемы. Увы, представитель мало интересовался математикой, он хорошо чувствовал железо: «То-то и то-то». – «Подождите, вот напишем годовой отчёт – тогда увидите».
Годовой отчёт – три экземпляра один на другом, а сверху тридцатидвухкилограммовая гиря (пресс) – теперь лежит на столе. Последние осциллограммы наклеивались в уже переплётенные экземпляры отчёта.
– Но, – сказала Марина, – я не смогу впечатать в таблицы…
– Я знаю, – сказал Касаев.
– Ты забыл сказать
План
1. Марина.
2.?
3.?? Измена?
Пирогова – вычеркнуть. У кого из мужиков больше всех на лбу рогов? Всех рогастей Пирогов.
Он имеет «пи» рогов (т. е. 3,14). Остальное вычеркнуть.
Итак, шёл снег. За окном шёл снег. Снег шёл. Итак, шёл снег.
Не кульминация, а резонанс.
Если длина волны не отвечает параметрам резонатора, в последнем возбуждаются хаотические гармоники.
А ты меня простишь, но не поймёшь. Зато простишь легко, как опечатку, как в городе старинную брусчатку, забудешь мой томительный бубнёж. (Куда-нибудь в середину?)
Всё мечешься.
Или: Касаев, ты всё мечешься? Я мечусь? Вот уж я-то совсем не мечусь.
Диалоги.
– Ты забыл сказать…
– Спасибо.
– Первый раз в первый класс.
– Я даже испугался немного.
– Странно. Я думала, вы с женой…
– Что?
– Без предрассудков.
– Давай, не будем о жене.
– Извини, забыла разницу.
Вот и сломалось перо. Жмёшь – не выдерживает. Будь порядочным, не фальшивь. Не придуривайся. Никто не верит, что пишу гусиным. Никто не верит.
8
Эта ночь, эта безумная ночь, эта самая моя бестолковая ночь, нелепая до невероятности и невероятная до нелепости, уж просто и не знаю, какая ночь – слов нет – застигла меня в пути.
А дело обстояло так.
Я ехал в электричке, уже проехал Гатчину, времени шёл примерно час одиннадцатый.
Я ехал и думал. О чём же я думал? Да всё о том и думал. Жаль, думал я, концы не свести с концами (в смысле формотворчества), жаль, всё разваливается. А ведь так хорошо начал! Я способствую увеличению энтропии. Надо сосредоточиться.
Конечно, это не столь интересно, о чём именно я думал, но я специально останавливаюсь на деталях, чтобы поправдоподобнее изобразить происшествие, заведомо неправдоподобное… Без подробностей тут не обойтись, и вот ещё для убедительности: возвращался я не откуда-нибудь, а со станции Сиверская; там, на Торговой улице, я навестил двоюродного брата моей бывшей… моей бывшей жены и возвратил ему чехол от кинопроектора, но к тому, что случилось, это, по-видимому, никакого отношения не имеет.
И ещё кое-что проясняющая подробность: моё настроение. Весь я был такой деятельный, активный, и в то же время сосредоточенный, собранный, самоуглублённый и, что особенно важно, томим предчувствием. Предчувствием сам не знаю чего. Задним-то числом весь психологизм выглядит попроще. Итак, я сосредоточился. На чём? На вполне конкретных вещах: на своих творческих поползновениях и связанных с ними осложнениях, скорее, однако, формалистических, чем драматических. В руках я держал блокнот, рисовал крючочки, то есть думал. Ничего удивительного, в электричках я всегда мудрствую – было бы время и никто б не мешал. Так вот, озадачивало меня, среди прочего, непредвиденное расхождение между героями моих записок и реальными их прототипами. Даже не столько само расхождение (вполне естественное), сколько неспособность автора (моя то есть) подвергнуть его контролю. Реальные прототипы – так их назовём – хорошие, милые, славные люди: он и она, она и он – мои друзья, если на то пошло, пребывают в том возбуждённо-радостном состоянии жизнеприятия, которое сами они, ничуть не пугаясь, называют, – а за ними и я грешным делом, – счастьем; но, положа руку на сердце и хорошо подумав, я бы предпочёл слово «благополучие», мы все «благополучные», – я-то скептик, положим, человек предубеждённый, более того, имеющий свой какой-никакой интерес (допустим), предпочёл бы слово «благополучие» слову «счастье», да только их моё мнение не волнует! Их не волнует, а меня вот почему-то волнует, что их не волнует, – вся сложность заключается в том, что теория перевоплощений на сегодняшний день практически не разработана… Всё, молчу. Ближе к делу. Он и она, литературные двойники этих живых, реальных людей, не менее самостоятельные по отношению к автору, чем те сами, и вовсе не намерены потакать его (опять-таки моим) усилиям «чуть-чуть» подправить действительность. Они попросту игнорируют меня, и я должен считаться с тем, что у них гармония и неустроенность их не устраивает. Может, я что-нибудь не так понимаю? Все третьи лица, как только заявляются их имена, моментально становятся лишними, а ведь я возлагал надежды и на Марину, и на некоего Пирогова, и на Воздерженцева… даже на Артамонова, чья фамилия дважды мелькнула где-то в начале, не говоря уже об Игоре Максимильяновиче, режиссёре, и об этом… Андрее Филипповиче, который Мефистофель… (Ольга сказала: «Нет, я бы отказалась. Во-первых, без души нельзя, во-вторых, она живая и, значит, жить хочет, и живёт у меня вот здесь, в ямочке под гортанью, а в-третьих, это как знать день своей смерти, – придут и попросят. Какое уж тут счастье!») Один лишь Евгений Борисович не подвёл, выполнил свою сюжетообразующую функцию, но именно его-то мне меньше всего хотелось бы эксплуатировать. Надо бы написать письмо в Кострому (кстати!), а то я совсем негодяй после этого. Как там Большие Числа? Как там Грамматин Николай Фёдорович?
