Александр Степанович, единственный сосед по квартире, сдержанно, ненавязчиво, негромко стучится в дверь: «Здравствуйте!»
– Здравствуйте. – Оля поправляет свитер.
– Я что? Я, значит, знакомиться…
– Нам говорила Клавдия Ивановна, вы – Александр Степанович.
– А вы Николай как бы и Ольга.
– Николай и Ольга.
– Очень приятно.
– Очень приятно.
– Очень приятно.
У Александра Степановича стриженая голова. Он огромен и неуклюж и тяжело дышит. Пришлось повернуться боком, чтобы не застрять в дверном проёме.
– Повезло вам со мной, ребята, даже завидую, как повезло. Человек я тихий, непьющий, благо… кхе-кхе… ушный. Благодушный, говорю. Только вот кашляю много. Простужаюсь. Работа такая, кхе-кхе, вредная…
Есть что-то располагающее в его манере жмуриться при каждом «кхе-кхе» и беспрерывно вращать головой; то в сторону Коли, то в сторону Оли обращено луноподобное лицо Александра Степановича; причём голова за неимением шеи растёт прямо из туловища… Минуту терпения, Коля и Оля. Пожалуйста, Александр Степанович.
– Кхе-кхе, извините… Я ведь где работаю? В училище военном, в душевой, сутки через трое (может быть, чаю хотите, нет? а то я быстро чайник. Он у меня, знаете, на магнитной воде чай, я его, чай, на магнитной воде завариваю… Я, это…). Ну да. Сыро там, простужаюсь на сырости. Мне Самсонов, это друг у меня, Самсонов, знаете, Самсон в Петродворце золочёный, так он, значит, мне, Самсонов, говорит: брось, Александр Степанович, всё равно на пенсии, а я, нет, говорю, надо чем-то заниматься в жизни… чем-то этим, общеполезным. Как же я брошу? Нет, не брошу… А сколько мороки-то с ними, с курсантами!.. Я им мыло порежу, значит, хорошее, хозяйственное, разложу по местам, чтобы каждому на месте сразу кусок был, так ведь они его обратно никогда не положат, разбросают кто где, собирай потом. А я порядок люблю, чистоту, значит… А уж в раздевалке наследят – о-о-о! – это ещё тот народ, не соскучишься. Много работы. И главное что?… Что главное? – Александр Степанович замолкает, задумывается над своим вопросом. – А что-что? Может, чайку, действительно? Вы-то, значит, муж как бы и жена, кхе-кхе, получается?…
– Муж и жена, – подтверждает Коля.
– Теперь колец не носят, – с грустью заключает Александр Степанович. – А я так всё один и один. – И, будто изумившись сказанному, печально разводит руками. – Как видите.
– Послушай, – сказала Оля, когда сосед удалился на кухню. – Он похож на Варламова.
– На какого Варламова?
– На Варламова, актёра, помнишь?
Она доставала из чемодана папку с открытками – старые фотографии Императорских театров.
Ах, Варламов! Ну да, он помнил, конечно. Однажды у них появились случайные деньги – непредвиденная премия за новый спектакль, кажется, так, – они зашли в магазин на Литейном и, повинуясь внутренним голосам, дружно приказавшим израсходовать всю сумму, купили открытки. Пока Александр Степанович погромыхивал за стеной чайником, Ольга, присев на корточки, раскладывала на сдвинутых стульях: Варламов в роли купца, выпячивает живот, украшенный драгоценностями, и хитро щурится, будто на солнце; Варламов, улыбающийся в наклеенные усы – пушатся аж до самого второго подбородка, – беззаботно поднимает стаканчик с вином за здоровье хозяев, при этом видно, как разъезжаются ножки венского стула под невообразимой тяжестью актёра; Варламов в кресле, без грима.
– Знаешь, он ещё ничего не говорил, только появлялся на сцене, а зрители уже смеялись. Он часто не помнил текста, импровизировал, как бог на душу положит, актёры просто не могли с ним работать… (А он перебирает её волосы, длинные, рассыпанные, густые, и видит, что глаза у неё закрыты.) Стоял на одном месте возле кулисы, а из-за кулис подсказывали… О трагической роли мечтал. Колька, ты ведь не знаешь, как я тебя люблю? Нет? Не знаешь?
– Чай, чай, – оповещал из-за двери Александр Степанович.
В чайном клубе № 3 (группа Артамонова) не было сахара. Пришлось идти в № 2, к программистам, но и там сахар кончался; в комнате Воздерженцева чай не пили (руководитель темы!), а потому Коля Касаев, Николай Николаевич, был командирован к «левым» товарищам.
Все сотрудники филиала делились на «правых» и «левых». В лаборатории справа от лестничной площадки работали «правые», в лаборатории слева – «левые». На лестничной площадке, или иначе «на пятачке», курили. А когда курили – общались. Говорили о спорте, проблемах пола и аномальных явлениях в атмосфере. Сколь типично всё это, столь же и непоказательно: болтовня за чаем или в курилке, естественно, не отражает истинного состояния умов и направлений коллективной мысли. Сатиру, по крайней мере, автор писать не желает.
– Автор? – переспросил Касаев. – Какой автор?
Но тот, всезнающий, уже растворился в воздухе.
Анна Тимуровна, дежурившая на «пятачке», с чувством пожимала Касаеву руку:
– Поздравляю, ты автор изобретения!
– Спасибо, Анна Тимуровна. (О том, что заявка прошла, он узнал ещё на прошлой неделе.)
– Слышали? Касаев получил «красный угол».
– У тебя первая?
– Первая.
– Первая и с первого раза.
– Хороший аналог нашли.
– Аналог – великое дело.
Или нет. Без всяких рукопожатий. Очередь в отдел головных уборов ещё велика, можно придумать другой вариант.
(«Извини, Оля».)
Пусть Анна Тимуровна схватит его за рукав.
– Стоп, Касаев! Давай стихотворение.
– Господь с вами. Я за сахаром.
– Кочергин родился. Надо поздравить.
– Не умею. (Он набирает код на двери «левых».)
– Врёшь. Всё ты умеешь. Сочини. («Ктт/ттК», – сработал электронный замок.)
– Марину попросите, она сочинительница.
– Эх, Касаев…
Марина будет сидеть в комнате Пирогова, будет, закинув ногу на ногу, перелистывать «Сельскую молодёжь»
[10]. Кто такая Марина? Марина – это Марина.
– А где Пирогов?
(«Посмотри, красивая шляпа?»)
– А Пирогов-то где?
– А там, с паяльником, – взмах рукой в сторону приборов.
Допустим, обед, а Пирогов работает.
– Петрович, ты здесь?
(«Я тебе говорю, гляди: шляпа». – «Да, Оля, я вижу». – «Я мешаю тебе? Ты придумываешь?» – «Нет, Оля, я так».)
