Дочь у него Настенька семнадцати лет, ой, дура… Нет-нет, умница, умница-разумница, и музыке-то училась, и отличницей была до седьмого класса, и грамоту даже получила на олимпиаде, такое сочинение придумала интересное, и не пьёт (ни-ни!), и не курит, совсем не курит, другие, посмотришь, все в рок, в рок металлический, в секс этот, страшно смотреть, а она – нет, молодец, Настя. Только где ж тут молодец, как иногда поразмыслишь, если сплошные крайности… С кем ты, Настя, связалась, подумай? Он же, Настя, слово даже не подобрать, кто. Он же, Настя, такой. Он же с вывихом, Настя! А сколько важности, апломба сколько, вежлив до высокомерия! Сергей Филиппович с ним по первости, как человек с человеком, – ужином накормить хотел, антрекоты на огонь поставил, сам жарил. А тот: нет, извините, мы не едим антрекотов. Ну что ж, мало ли что бывает, тощий как глиста, может, с желудком плохо. Нет, хорошо с желудком. Оказывается, по убеждению не едят. Толстовец, что ли? Нет, не толстовец. В чём же дело тогда? Нельзя. Почему нельзя? Пища тёмная. Как так тёмная? А вот так тёмная: мясо нельзя, рыбу нельзя, почти ничего нельзя, кроме как овощей, и то некоторых, и детского питания. Сергей Филиппович так рот и разинул: оказывается, детское питание не затемняет путь к познанию Кришны. (Эва, куда смотрит!) Антрекоты же затемняют. И всё на полном серьёзе. Вот ведь беда какая. Всё ли у него с образом мысли в голове как следует? А тут, глядишь, и Настя наша на диету садится, и уже слышит Сергей Филиппович, как она «Харе Кришна» бормочет, вот так и бормочет себе под нос: «Харе Кришна, харе Кришна, Кришна, Кришна, харе, харе…» – и музыку на магнитофон ещё ту записала, лучше, оно конечно, чем рок, и всё-таки странно как-то – зачем? Ладно, с Индией отношения хорошие, вроде бы и Кришну почитать непредосудительно, но, с другой стороны, в той же «Литературке» про всяких сектантов вполне определённо высказались, так что тут умиляться нечему. Учите себе санскрит, если желаете, но зачем же антрекоты не есть? Какое уж тут умиление?… Сергей Филиппович как-то сам разговор затеял по весне о духовности: есть ли что-нибудь святое у вас, Кришна, что ли, святое? И тут же щелчок по носу: это, папа, у тебя с духовностью туговато, а у нас, а у них, а им… А что им – дескать, не для среднего ума, так понимать следует, спасибо, доча, но если пораскинуть всё ж умом-то средним, то есть, значит, как бы им, что ли, путь указан, так получается. Куда, говорите, указан? Ах, вот он что… Ну-ну.
«Дзинь, дзинь», – трамвай зазвенел, и одёрнул себя Сергей Филиппович: плохо он думать стал о дочери. Ведь не пьёт же, не курит, грамоту не так давно заслужила, а посмотришь, другие… Пусть. Пусть: лучше с тем на диете балбесом, чем с каким-нибудь Юрой. А другие, посмотришь – оторопь берёт. Просто жутко становится. Газету брать в руки боязно. На улицу выходить не хочется. И куда только те смотрят, кто смотреть должен? Видеть и думать должны, и принимать решения? Достукались. Долюбезничали. Досюсюкались. «Чернявенькая»!.. Нет, Юра, милый ты мой, это ты во всём виноват, это из-за таких, как ты, всё происходит, ты же гад, Юра, ты на себя посмотри, ох, дрянь какая, к стенке ему отвернуться, чего захотел, пошёл прочь отсюда, чтоб ноги твоей здесь больше не было, негодяй, мерзавец!..
Сергей Филиппович даже каблуком топнул – так завёлся.
И одно за другим нахлынули на Сергея Филипповича воспоминания, да такие гадкие, что в самую пору что-нибудь сделать – взять да и сделать что-нибудь назло всем, кто в нём сомневается… И вспомнилось ему, как он бюллетень выхлопатывал, только бы на собрание не ходить, – обсуждался тогда щекотливый вопрос о некоторых нелицеприятностях, и каждый голос имел значение. А когда перенесли собрание, улизнул в отпуск. А когда из отпуска высвистали, – опоздал на полтора часа, сославшись на электричку. Вспомнил он, как неуклюже, неловко отказывался от внезапной услуги начальника их отдела: тот предложил на машине домой подвезти, и сослуживцы, конечно б, увидели, а снимали начальника со дня на день, причём по инициативе снизу. И другие вспомнились ему бяки. И захотелось ему раз ногой ещё топнуть – да что ногой! – кулаком по столу стукнуть: хватит, хватит, достаточно! И стать не таким, совсем не таким, а другим каким-то.
Пока переживал всё это Сергей Филиппович, приключилась остановка «Техникум». Вошла на «Техникуме» согбенная старушка с банным веником в сумке, и Сергей Филиппович уступил место бабуле. (Сидел он, как помним, на первом сиденье.) Теперь Сергей Филиппович стоял возле самой кабины водителя, и взгляд его лёг на с той стороны стекла прикреплённый план маршрута трамвая. Такая верёвочка, а на ней кружочки:
«… Улица Наладчиков. Улица Строителей. Техникум. Остановка по требованию. Четвёртые бани. Гостиница. Кольцо».
Вот-вот, оживился Сергей Филиппович, остановка по требованию! Сколько раз он ездил тут, и никто никогда не требовал остановки. А ведь есть она, остановка, и можно её потребовать.
Остановка действительно была, и в то же время её как будто и не было – такая была загадочная остановка. Дело в том, что от остановки «Техникум» до остановки «Четвёртые бани» раскинулся впечатляющих размеров пустырь, можно сказать, поле, и поле это, если опять-таки остановками мерить, будет содержать их три – такое большое, но положили быть всего одной остановке и то «по требованию», потому что незачем выходить в этом месте. Растёт тут всякая чепуха вроде кипрея, камыша, осоки, ивы кой-где растут; когда трамвай мимо них проходит, бывает, из-за ив утки вылетают, кряквы, и, стало быть, есть там водоём, возможно, болото. От «Техникума» до «Четвёртых бань» равномерно разбросаны по земле кирпичи, деревяхи какие-то, покрышки автомобильные, будто смерч постарался. Очень мрачное место. Трамвай быстро его пролетает, совсем как поезд, и так иногда раскачивается от быстроты, что Сергею Филипповичу приходится держаться за поручни двумя руками. Но сейчас он держался одной, другую кверху поднял, между ног дипломат зажав.
Трамвайный водитель (женщина) посмотрела в зеркало и сразу же догадалась: требует! Сергей Филиппович требует, недвусмысленно требует остановки.
Трамвай остановился.
Сергей Филиппович вышел.
Трамвай, грохоча, ушёл.
Если не касаться ничего сексуального, а ничего сексуального здесь, разумеется, нет, выходку Сергея Филипповича (или буквально: выход Сергея Филипповича – из трамвая) допустимо объяснить в терминах психоанализа. Но мы не будем распространяться о вытеснении одного другим, оставим в покое, так сказать, сублимацию и даже подчеркнём совсем наоборот: не сублимацию, а то, что, наоборот, Сергей Филиппович своему, казалось бы, неожиданному требованию остановиться мог иметь ничуть не мудрёную мотивацию, например любопытство. Столько раз проезжать мимо и ни разу не полюбопытствовать: что за пустырь, почему утки летают? Или просто желание совершить променаж после дум невесёлых, прогулку тропинкой по свежему воздуху – чего ж тут непонятного? Самому Сергею Филипповичу его поступок не казался странным. Казался очень даже понятным.
Он дышал полной грудью.
С тропинкой, однако, выходило так, что вдоль трамвайных путей её не было, – значит, Сергею Филипповичу, раз он собрался в гостиницу пешком идти, следовало идти по трамвайным путям непосредственно или не идти вообще в гостиницу, а идти гулять в глубь пустыря по единственно имеющейся на то тропинке, что и сделал тут же Сергей Филиппович; он пошёл в глубь пустыря, в камышовые заросли.
