Полковник Гущин вытащил из кармана брюк мобильный и показал ему.
– Ваш телефон. Найден у вас дома при обыске. И номер паленый. Не тот, что вы мне дали в прошлый раз. Но тот, по которому Виктория звонила вечером в пятницу из бара – вам. Она позвала вас к себе, и вы приехали с пистолетом… какой марки?
– У меня нет никакого пистолета! А телефон… Да, да, у меня их несколько! Это я нарочно, потому что они… бабы, они же ревнивые, как черти, и если пользоваться одним и хранить все контакты, то это такой мрак, такой кипеж! И мы не встречались с Викой в тот вечер, потому что я… я девчонку подцепил молодую. Она была в Москве проездом… такая красотка…
– Не заговаривай мне зубы, а? – сказал Гущин уже совсем иным тоном. – Несмотря на то что ты сотворил, как ни странно, я тебя уважаю, потому что будь я на твоем месте там, в этом Затоне, то неизвестно, как бы я на все отреагировал, повзрослев. Так что не губи мое уважение к тебе как к убийце-мстителю разной Лживой Паршивой Своей Лабудой!
– Я не мститель никакой! – выкрикнул Егор Рохваргер. – Не мститель я! Не было у меня оснований для мести, ясно вам?!
– Мне сейчас ясно, что ты лжец.
– Я трус.
– Что?
– Я трус, – Егор Рохваргер неожиданно всхлипнул. – Какая месть… за что мне было мстить?
– За брата и сестру, утопленных, убитых.
– Да их никто не убивал! Все было совсем не так!
Гущин отодвинулся от него.
– Как это их никто не убивал? Не топил?
– Они сами утонули.
– Что?!
– Они утонули сами. И по моей вине.
– Дети?!
– Они, – Егор Рохваргер не называл по имени брата с сестрой. – Я струсил. Я просто не умел плавать. И боялся воды. А потом я всем врал… И тетке, и этим дядькам из розыска. Я врал, врал… Но они мне не поверили. И я рассказал потом всю правду им. Как все было на самом деле.
Катя увидела через стекло, что Гущин…
Это как удар под дых.
Она сама, здесь, в зазеркалье, испытывала ту же странную страшную слабость, как и там, на Конечном пункте… над вечным покоем, над обрывом…
Что же это? К чему мы пришли?
– Рассказывай всю правду, – потребовал Гущин.
– Я услышал стук в лесу. Дробь… Как дятел ночной… И я пошел туда, оставил мелких одних на мостках на берегу. Там в лесу у костра была палатка, а еще большое высокое дерево. И веревка на нем, как качели. Я прятался в кустах и видел – они плясали у костра голые, как древние… Ну, как древние люди. А у одной из них была голова свиньи. И она била в барабан, задавала ритм танцу. Такой большой костер они разожгли, и эта свинья… Как в сказке «Зимовье» – там же свинья так любила тепло, – Егор Рохваргер потер лицо рукой. – Я следил за ними из кустов. Я боялся, но… женщины… голые… они были такие красивые и страшные в бликах костра! Я не смотрел на лица, я пялился на их груди. Они колыхались в такт танцу. А потом одна достала из клетки кролика за уши и бросила его на бревно, а свинья замахнулась туристским топориком и… Но я и тогда не испугался, не убежал. Я пополз в кустах за ними, когда они пошли к реке. Та, с барабаном, сняла свиную голову и залезла на качели на дереве и начала раскачиваться и что-то тихо хрипло петь, обращаясь к луне. Потом она прыгнула в воду и другая тоже прыгнула в воду следом за ней. Третью я не видел. А эти двое, они поплыли через реку – там же близко – и вышли на тот берег, пошли по нему и скрылись в лесу. Я еще подождал немного, а затем побежал назад к мосткам, где меня ждали мелкие, и тут…
– Что? Что было дальше? – спросил Гущин.
– Это случилось на моих глазах. Братан, он же маленький… он спал там прямо на этих досках, свернувшись. А когда я подбежал к ним, он проснулся и встал. Он хотел в туалет… писать… прямо в воду с мостков. Но он со сна оступился и упал туда. Сестренка закричала: «Сережка свалился! Прыгай за ним!» А я… я стоял на берегу и… – Рохваргер умолк. – Я не умел плавать и воды боялся. Я даже не купался в то лето в Истре. Я не прыгнул в воду, а сестренка прыгнула за Сережкой. И он вцепился в нее судорожно. Она закричала мне: «Егор! Егорка!» Глотнула воды, захлебнулась, и они… ушли вместе под воду на моих глазах. И я снова не прыгнул, я ринулся туда, к костру, я хотел позвать на помощь этих женщин. Чтобы они их спасли, не я. Я убежал, понимаете? Как последний трус, когда сестра звала меня на помощь. Но до костра я не добрался… я упал и… мне казалось, что я слышу их голоса, что мелкие снова зовут меня. Я подумал – они выбрались сами из воды. Сумели спастись. И я повернул назад к мосткам. Но там было пусто. Даже кругов на воде не было. Только наш бидон валялся на досках.
Егор Рохваргер умолк и молчал долго.
Катя в изнеможении прижалась щекой к стеклу комнаты для допросов. Она поверила ему сразу.
Это правда.
Так все и было там на самом деле.
– Я прибежал домой. Уже рассвело. А потом приехала бабушка первой электричкой. И все это началось. Мое вранье… Я сказал бабушке, что сестру и брата утопили в реке злые звери из сказки. Свинья с барабаном и злые кролики… Хотя в сказке «Зимовье» не было никаких кроликов. Потом приехали эти дядьки. Двое – наверное, следователь и опер. Они оба меня начали расспрашивать, и я врал им. Врал, врал… Мол, видел, что звери из сказки у костра схватили брата и сестру и бросили в речку с качелей. А потом превратились в людей, в женщин. Эти двое дядек выслушали меня и сказали бабушке, чтобы она… ну, чтобы я успокоился, выпил валерьянки. А через день бабушка умерла… у нее сердце разорвалось, когда… когда ее на опознание пригласили, когда их достали из воды. А тетка Галя… она все время плакала и пила. Я сидел дома, шли дни… Потом снова приехал один из этих дядек… наверное, опер. Он мне сказал – ничего не бойся, Егор, расскажи, как было, всю правду. И я снова начал ему врать про женщин у костра и зверей, как они утопили их… А он головой качал. А затем снова очень мягко попросил меня – расскажи, что случилось, тебя никто не накажет. Ты ни в чем не виноват. Расскажи мне все честно. И я… я рассказал ему. Я ревел… Я рассказал, как струсил, как не прыгнул за ними в воду. Не спас их.
Егор Рохваргер снова умолк.
– Тетя Эльза приехала за мной и увезла меня в Кимры. Я в тот год пошел в школу, в первый класс. И я все время хотел забыть про то лето. Но я порой видел их во сне… моих мелких… как они выглядывают из воды и смотрят на меня. Трус… ты не прыгнул… ты испугался, ты бросил нас… Когда я уже учился в четвертом классе, тот дядька-опер… он приехал в Кимры. Он ждал меня у школы. И я испугался, что… ну, что опять все начнется. Но он снова попросил меня рассказать о той ночи. Всю правду. И я рассказал ему опять все как было. Он, видно, ждал все эти годы. Ну, ему надо было подтверждение – что это действительно правда, что их не утопили, а они сами утонули. И он ждал, чтобы я немного подрос, вошел в разум. Он мне не сказал ни слова упрека, ни в чем меня не обвинял. Он спросил – научился ли я плавать с тех пор? Я сказал – нет. Я и до сих пор не умею плавать. И держусь подальше от воды. А этих женщин я вблизи никогда не видел, понимаете? Даже когда я врал, мне их никто не показывал. И я совсем не помню их лиц… лишь тела, образы – в багровых бликах костра… тени на стволах деревьев. Я никогда, никогда не мог бы даже вообразить, что Вика… была одной из них.
