— В Россию, — повторил Титженс. — Теперь припоминаю... я тогда получил приказ от сэра Роберта Инглби — он велел мне помочь генеральному консулу Англии в подготовке статистических данных для властей в Киеве... В те дни это был самый многообещающий по части промышленности регион в мире. Сейчас — уже нет, естественно. Я и пенни от вложенных денег вернуть не смогу. Мне казалось в те дни, что я поступаю правильно... И конечно же деньги были мамиными. Я вспоминаю... Да, конечно...
— Не потому ли ты не повез меня на похороны мамы, что тебе казалось, будто мое присутствие оскорбит ее тело? А может, потому что боялся, что в присутствии маминого тела не сможешь скрыть от меня, что считаешь, будто это я ее убила?.. Не отрицай. И не отговаривайся тем, что якобы не помнишь то время. Ты все помнишь — помнишь, что я убила твою мать, что мисс Уонноп переслала телеграмму, — почему ты не винишь ее в том, что она прислала эту новость?.. Или, боже правый, почему не призываешь на себя Божий гнев, почему не винишь себя в том, что, пока твоя мать умирала, ты ворковал с этой девчонкой? В Рае! Пока я была в Лобшайде...
Титженс промакнул бровь носовым платком.
— Что ж, оставим это, — проговорили Сильвия. — Видит Бог, я не имею права вставлять палки в колеса этой девчонке или тебе. Если вы любите друг друга, у вас есть право на счастье, и, осмелюсь сказать, с ней ты и впрямь кажешься счастливым. Я не могу с тобой развестись, ведь я католичка, но я не стану усложнять вам жизнь; а уж такие благоразумные люди, как вы, придумают, что делать. Думаю, ты всему необходимому уже научился от Макмастера и его любовницы... Но, Кристофер Титженс, неужели ты никогда не задумывался о том, насколько грязно меня использовал?!
Титженс взглянул на нее с вниманием и мучительной тоской.
— Если бы ты, — с осуждением продолжала Сильвия, — хоть раз в жизни сказал бы мне: «Шлюха! Дрянь! Ты убила мою мать! Гореть тебе за это в аду!» Если бы ты хоть раз сказал нечто подобное... о ребенке... О Пероуне!.. Мы бы сблизились...
— Ты, безусловно, права, — отозвался Титженс.
— Я знаю, — продолжила она, — это выше твоих сил... Но когда ты в приступе этой вашей фамильной гордости — при том что ты — самый младший сын! — говоришь себе, что... О, боже!.. Даже если тебя застрелят в окопе, ты все равно скажешь... Что никогда не пойдешь на бесчестный поступок... Я верю, что у тебя, единственного на всей планете, есть полное право на эти слова.
— Ты веришь в это! — воскликнул Титженс.
— Как и в то, что однажды предстану перед Спасителем, — отозвалась Сильвия. — Я в это верю... Но, ради бога, скажи, как рядом с тобой вообще может жить женщина... Которую постоянно прощают? Даже не так, скорее не замечают!.. Это благородство тебя угробит. Но боже, признай же... собственные ошибки в суждениях. Ты же знаешь, что бывает с лошадью, если она проскачет много миль со слишком сильно натянутой уздечкой... Уздечка разрежет бедняжке язык пополам... Ты же помнишь конюха, который служил у твоего отца и лично разгонял охотников верхом, и помнишь, в каком состоянии потом была лошадь?.. Ты ведь отстегал его плетью за это, а после, по твоим же рассказам, чуть ли не плакал всякий раз, когда вспоминал израненный рот лошади... Так вот! Вспоминай его почаще! Ты вот уже семь лет точно так же скачешь на мне...
Она замолчала, а потом продолжила:
— Кристофер Титженс, разве ты не знаешь, что есть только один мужчина, от которого женщина способна услышать: «И Я не осуждаю тебя»
[45] — и не возненавидеть его сильнее, чем самого дьявола!
Титженс так выразительно на нее посмотрел, что она взглянула на него в ответ.
— Позволь мне спросить, — начал он, — когда же я бросал в тебя камни? Я никогда не осуждал твоих действий.
Руки Сильвии удрученно повисли.
— О, Кристофер, — сказала она, — не нужно продолжать этот спектакль. Не исключено, что больше у нас не будет возможности поговорить. Сегодня ты переспишь с этой твоей девчонкой, а завтра отправишься на фронт, где тебя могут убить. Давай в следующие десять минут будем честными. Удели мне немного внимания. Младшая Уонноп от этого не обеднеет — ей ты достанешься весь...
Она видела, что он обратил на нее все свое внимание.
— Как и ты, я верю, что однажды предстану перед Спасителем, но не меньше я верю и в то, что ты добродетельная женщина. И никогда не предавалась распутству.
Она откинулась на спинку кресла.
— Тогда ты и в самом деле негодяй; я всегда притворялась, что верю в это, хоть и не верила.
— Нет... — проговорил Титженс. — Позволь, я попытаюсь объяснить, как я это вижу.
— Нет! — воскликнула она. — Я — порочная женщина. Я разорила тебя. И я не стану слушать твои возражения.
— Может, и разорила, — сказал Титженс. — Только мне нет до этого дела. Мне все равно.
Сильвия застонала.
— Да, мне это безразлично, — твердо повторил Титженс. — И я ничего не могу с этим поделать. Таковы условия жизни порядочных людей — и таковыми они должны быть. Когда начнется новая война, надеюсь, воевать мы будем именно в таких условиях. Давай же, ради бога, будем говорить о достойных противниках. Всегда. Нам приходится разорять Францию, иначе миллионы наших сограждан погибнут от голода, а им приходится сопротивляться нам, иначе мы попросту сотрем их с лица земли... Так же и мы с тобой...
— Ты хочешь сказать, что не считал меня порочной, когда я... когда я обвела тебя вокруг пальца, как это называет мама?..
— Нет! — громко воскликнул Титженс. — Тебя саму обманул какой-то негодяй. Я всегда считал, что женщина, обиженная мужчиной, вправе — и даже обязана ради собственного ребенка — обидеть другого мужчину в отместку. Начинается противостояние женского и мужского. И я оказался этим мужчиной — такова была Божья воля. Но ты не превысила своих прав. Я никогда не откажусь от этих слов. Ни за что!
— А другие! И Пероун... — проговорила Сильвия. — Я знаю, что ты готов оправдать каждого, кто действует смело и открыто... Но ведь это погубило твою мать. Осуждаешь ли ты меня за то, что я ее убила? Считаешь ли ты, что я испортила ребенка?..
— Нет... Я хочу поговорить с тобой об этом, — сказал Титженс.
— Не считаешь!.. — воскликнула Сильвия.
— Ты же знаешь, что не считаю, — спокойно сказал он. — Пока я был с ним и воспитывал его честным англиканцем, я боролся с твоим влиянием на него. Я благодарен тебе за то, что ты поделилась со мной своими опасениями о моем разорении и смерти. Это правда. Я не смог бы собрать до завтра и сотни фунтов. А посему я определенно не тот человек, который способен в одиночку поставить на ноги наследника Гроби.
— Все мои деньги — до последнего пенни — в твоем распоряжении, — начала было Сильвия, но тут в комнату вошла горничная, Телефонная Станция; она решительно приблизилась к хозяину и протянула чью-то визитку.
