Тайна важней того, кто её раскрыл.
Когда девка выслушала и обдумала услышанное, с ней произошла перемена. Глаза стали бешеными и как бы немного ввалились, а движения сделались резче и смелей: горячая, рьяная мощь пошла от угловатого тела маленькой бродяжки.
Она тщательно осмотрела раненого Торопа и спросила, как лучше его нести. Я сказал – только на спине, на волокуше. Марья потребовала топор, чтоб срубить пару ровных осиновых стволов и сделать волокушу. Я дал ей топор – но малой Потык сразу отобрал у девки оружие и сам пошёл рубить осину. И он, и я тоже пришли в лихорадочное суетливое состояние, заразившись им от Марьи; собрали рухло и брони, перемотали обувь, связали два длинных осиновых ствола несколькими ремнями поперёк; уложили раненого поверх; укрепили мешки на спинах; потащились.
11.
Путь назад занял весь день, с утра до вечера. От сотрясений Тороп, привязанный к волокуше, впал в беспамятство. Он приходил в себя только на привалах, когда в его рот вливали воду. Ни жалоб, ни стонов мы от него не слышали.
В зелёной долине был старый обычай: мужиков, повреждённых в драке со змеем, следовало немедленно возвращать в родовые деревни, в семьи, и там лечить миром, а если помрут – считать погибшими в боевой славе. Драка с гадом приравнивалась к любой другой честной битве. И я, влача волокушу по сырым тропинам, по мхам и ухабам, через бесконечно долгий, чавкающий, чёрный лес, больше думал не про Марью, не про птичьего князя и его сына – а про Торопа: как бы побыстрее сдать его на руки тем, кто может помочь.
Я был не лекарь, не ведун, не костоправ, и я не хотел, чтоб вина за сломанную спину мужика легла на меня хоть малым краем.
Когда тащишь раненого – тяжело не спине и не жилам. Тяжело внутри, в сердце. Тяжело, потому что не тебе попало, а другому, рядом бывшему, соседу, товарищу.
Тяжело, потому что тащишь ты, а не тебя.
С другой стороны, я и сам бывал на месте Торопа, меня тоже несли, хрипящего, изломанного, полубезумного от боли; и раненому, бессильному, тоже досадно и тяжко; нет такого раненого, который не хотел бы быть невредимым.
Так мы добрели до старухиного дома; положили волокушу у крыльца и сами тут же упали.
Выйдя нам навстречу, старуха пошла мимо Торопа, едва не перешагнув через него, – прямо к Марье:
– Принесла?
– Нет, – сказала Марья. – Не получилось.
Ведьма задрожала, её лицо как бы съехало вниз от досады и разочарования.
Тяжело выдохнула.
– Что ж вы! – каркнула она. – Как же вы! Простого дела не исполнили!
– Не кричи, – сказал я. – У нас человека повредило. Посмотри, что можно сделать.
– А ты мне не перечь! – грянула старуха, неожиданно увесисто. – А то вон выставлю! Ты мне кто? Ты давай помалкивай! Ишь, борзый выискался!
Она стала браниться, не выбирая слов. Я не знал, что делать, молчал и смотрел в сторону. Думал: когда ведьма узнает, что я выдал Марье её тайну, – она, наверное, обложит меня самыми тяжкими и дремучими проклятиями, на какие только способна.
И, чтоб перестать бояться, я подождал, когда старуха устанет лязгать и переведёт дух, – кивнул на Марью и сообщил:
– Она всё знает.
Старуха, собиравшаяся продолжить свои грязные речи, замерла.
– Мне пришлось рассказать, – добавил я. – Про город в небе. Про князя птиц.
– И про его сына, – добавила Марья. – Про Финиста.
– Дура! – крикнула старуха, но уже не басом – голос её треснул и пресёкся. – Я тебе жизнь спасла! Он бы тебя убил! С тебя ж всё началось! Это ж ты его сына поранила!
– А это, – ответила девка, – я ему сама объясню.
– Кому?..
– Князю птиц.
Ведьма похабно захихикала.
– Думаешь, он будет с тобой говорить?
– Будет, – заявила Марья. – Если ты попросишь.
Ведьма продолжала смеяться.
– Я? Попрошу? В честь какого праздника?
Он выпрямилась – насколько позволила её узкая горбатая спина – и окинула нас всех презрительным взглядом жёлтых глаз.
– Вот что, деточки милые. Собирайте манатки – и идите отсюдова. И чтоб я вас больше не видела! Мне такие наглые гости – без надобности!
– А мы не в гостях, – вдруг произнёс Потык.
Бабка поворотила к нему печёное серое лицо, и малой от волнения покраснел; но не замолчал.
– Мы у себя в дому, – продолжил он. – Это наш лес. И змей – тоже наш. И его яд тоже наш. И всё тут наше, до последнего гнилого жёлудя. И ты это знаешь. Пожалуйста, помоги раненому. А потом – про остальное поговорим…
Ведьма пошевелила седыми мохнатыми бровями. Мельком глянула на лежащего Торопа: он соображал, слышал всю нашу перепалку, и ему, наверное, было обидно. Вместо того, чтоб помочь ему, попавшему в беду, мы переругивались о чём-то постороннем.
– Раненый ваш – не раненый, – сказала ведьма, скривив рот. – Так, малость помятый. Не помрёт. А вот ты, – она глянула на меня с презрением, – не протянешь и до нового года. Кто слова не держит – долго не живёт. Поклялся молчать – а сам разболтал! Себя опозорил, и весь свой род!
И она плюнула мне под ноги.
Проглотить такое оскорбление стоило мне громадного усилия.
– Тут ты не права, старая, – возразил я, так спокойно, как только мог. – Если б я не рассказал – девка полезла бы змею в зубы. И в тех зубах осталась. Я признался, чтоб спасти ей жизнь; это не позорно. Это правильно. И ты, старая карга, род мой не трогай. Потому что если оскорбляешь меня – я стерплю, ради твоих седин. Но если оскорбляешь моих предков – терпеть не буду.
– Да? – спросила ведьма. – И что ты сделаешь, отважный ратник?
– Глотку тебе перережу, – ответил я. – Ты же помереть мечтаешь. Я знаю, слышал. Зажилась ты. Устала…
– Верно сказал, – проскрипела ведьма. – Прямо в точку. Только ты, сыночек, щёки не надувай. Не ты мою нитку порвёшь. И никто из людей. Я свой конец знаю…
– Погодите! – крикнул малой Потык, перебивая старуху. – Давайте пока никто ничью нитку рвать не будет! Давайте поможем побитому!
– Да, – сказала Марья. – Правильно.
И спор иссяк. Краска сошла с лица Потыка. Старуха тоже вдруг остыла. Подошла к лежащему Торопу и грубо ткнула посохом в его грудь. Тороп не сумел сдержать стона.
– Где, говоришь, болит?
– Сзади… – тихо ответил Тороп. – В спине, и ниже… Ног не чую…
– Твоих ног, – сказала старуха, – даже я не чую. Склянь по всему костяку. Чем занимаешься?
– Огород держу. И кур.
– Куры – это хорошо. Жгонку перед боем делал?
– Нет.
– А правку когда делал?
