Послышались шелест и скрип – я понял, что ведьма и князь птиц обменялись рукопожатием.
– Сперва вылечишь, – сказал нелюдь. – Так, чтоб на ноги встал. И чтоб был полностью здоров. Потом я отрекусь, а его – посажу на княжение. И только потом приду к тебе. Согласна?
– Да, – ответила старуха. – Устраивает.
– Я вернусь через пять дней. Успеешь?
– Буду стараться.
– Тебе что-нибудь нужно? Деньги? Помощники? Охрана?
– Охрана? – переспросила старуха, и разразилась дребезжащим смехом. – Прости, князь, не расслышала. Ты сказал «охрана»?
– Охрана, – повторил нелюдь. – Или ты за двести лет врагов не нажила?
Старуха перестала смеяться.
– От моих врагов твоя охрана не спасёт. Ступай. Возвращайся к сыну.
Ничего более не сказав, в два тяжких шага нелюдь пересёк избу.
Скрипнула дверь; снаружи крепко дохнуло сырой прохладой.
Только теперь я отважился повернуть голову в сторону слухового оконца и выглянул.
В серой предутренней мгле, сквозь дождевую пелену, увидел широкую, медленно удалявшуюся фигуру – и ещё двоих; всё это время, оказывается, они ожидали снаружи. То была, наверное, княжья стража: при мечах, секирах и длинных, в полторы косых сажени, копьях со сверкающими, остро заточенными железными навершиями.
Все трое были в круглых шлемах с забралами, полностью закрывавшими лица, и в сплошных – от шеи до колен – бронях, сделанных из материала, мне неизвестного.
В двадцати шагах от дома их ожидала лодка: она утопала в буйных зарослях сорняков, и я не сумел толком её рассмотреть. Понял только, что борта лодки от носа до кормы покрывали точно такие же брони, гладкие, сложно составленные, подобные птичьему оперению.
Нелюди взошли на лодку. Княжьи охранники положили копья вдоль бортов. Вдруг от лодки в стороны прянул сильнейший ветер. Раскидал дождевые струи, наклонил к земле все старухины чертополохи, всю крапиву и лебеду.
Лодка взмыла и исчезла.
Старуха сипло кашлянула и произнесла:
– Всё слышал?
Я затаил дыхание.
– Тебе говорю, милок! – продолжила старуха. – Не бойся! Слезай.
Я продолжал надеяться, что ведьма говорит не со мной, – но она толкнула чем-то снизу в настил: там, где была моя спина. Наверное, своим страшным посохом.
– Слезай, говорю.
Я на всякий случай опоясался ремнём, передвинул ножны за спину, перелез через сладко сопящего Потыка и спустился.
Старуха сидела у стола на лавке и на меня не смотрела. Голова её была обмотана яркой тряпкой, а с тонкой иссохшей шеи свисала серебряная цепочка искусной работы: с изумлением я сообразил, что к приходу нелюдя ведьма принарядилась.
Девка-бродяжка спала на сундуке, свернувшись и укрывшись с головой засаленным лоскутным одеялом; наружу торчала только маленькая ступня с натоптышами на пятке.
– Что подслушал – это хорошо, – сказала мне старуха, ухмыляясь. – Если князь обманет – подтвердишь, что уговор состоялся.
– Князья не обманывают, – неуверенно ответил я. – Их слово твёрдое.
Ведьма хмыкнула.
– Слово твёрдое, пока уд твёрдый. А у этого давно не так.
Она подняла на меня глаза; я непроизвольно попятился.
В то, что она слепая, невозможно было поверить.
– А ты, милок, – сказала, – помалкивай, ага? Будешь болтать – пожалеешь.
– Не буду, – ответил я. – Но девка должна всё знать.
И кивнул на спящую бродяжку.
– Что знать? – спросила старуха, подняв мохнатые брови.
– Про город птиц, – ответил я. – Про князя неба. Про его сына.
– И зачем ей знать?
– Затем, – сказал я, – что она сюда три года шла. Муки претерпела. Она заслужила.
– Это не твоя забота, – проскрипела старуха. – «Муки», «заслуги» – что за речи у тебя? Для деревенского олуха ты слишком борзый. Ты вроде у меня уже бывал?
– Бывал, – признался я. – Один раз – восемь лет назад, когда подругу искал. Другой раз – два года назад.
– А, – сказала старуха, – теперь припоминаю. Ванька. Бия внучок.
– Он и есть, – сказал я.
– И что же, отыскал ты свою пропавшую подругу?
– Нет, – ответил я.
– Ясно, – пробормотала старуха. – А как там старый Бий?
– Живой, – ответил я. – Кланяться велел.
– Живой… – пробормотала ведьма. – А ты теперь заместо него? Брони вяжешь?
– Вяжу, – ответил я. – А ты знала моего деда?
Старуха кивнула.
– И деда, и отца. И тебя знаю. И детей твоих тоже знаю хорошо.
– У меня нет детей, – сказал я.
– Я не сказала, что они есть, – раздражённо возразила старуха. – Я сказала, что знаю. Ты, Ваня, не бзди. Всё у тебя будет. И дети, и прочее. А вообще, – она вздохнула, – пора вам честь знать. Буди своих сябров – и налаживайтесь в дорогу. Иначе дотемна до тына не доберётесь.
Я кивнул. Старуха молчала, смотрела в меня, как в прорубь.
– Чего молчишь?
Неужели и вправду слепая? – подумал я, а вслух сказал:
– Понял.
Тут меня подмыло любопытство: я уже открыл было рот, чтоб спросить ведьму про её прошлое, про князя птиц, про Вертоград…
Но как открыл, так и закрыл.
И вместо вопросов только заявил:
– Я тебе не Ванька. Я – Иван Ремень. Запомни.
Старуха молчала, смотрела мимо.
– У тебя, – добавил я, – в этом деле своя корысть. А где корысть – там нет прямоты, а только лукавство. Имей в виду: я не позволю обманывать девку. Ей тяжело. А ты всё знаешь, но молчишь. Могла бы сказать. И ей, – я показал на ветхое лоснящееся одеяло, – и мне…
Вдруг старая ведьма снова как будто пропала с глаз и появилась у меня за спиной, а потом и внутри меня – такая же, сгорбленная, в алом платке, обтянувшем голую голову, в выцветшей заячьей душегрейке на костлявом теле, неуловимая, неизвестная; то ли помрёт на следующем вздохе, то ли поднимет посох – и развалит пополам одним ударом; чтобы сохранить самообладание, я зажмурился и отвернулся.
Невыносимо и страшно было сознавать собственную беспомощность.
– Учти, бабка, – добавил я, сглатывая слюну, – пока я живой, я это дело не оставлю. И если ты ей не поможешь – я тебе не прощу.
– Ты мне грозишь, что ли? – спросила старуха.
– Да, – ответил я.
– А хочешь, свистну? Лешака позову? Он тебя уведёт в такие места, откуда не возвращаются.
