У нас в семье есть смешная легенда: в юности дед Бий не хотел делать брони и доспехи, а хотел тачать сапоги.
Потому что доспех нужен воину три или четыре раза в год, а сапоги – каждый день.
И связать самую крепкую и дорогую броню – много легче, чем, например, сшить кожаные штаны.
А ещё трудней, чем штаны, делать обувь.
И если бы дед Бий умел тачать хорошие сапоги – никогда бы он не стал оружейным умельцем, потому что выделывать сапоги в десять раз выгодней.
Дед очень старался, но сапоги у него выходили неважные: вроде и красивые, и по ноге, а подошва во время ходьбы набок съезжает: пользоваться невозможно.
В конце концов, после многих безуспешных попыток, всеми осмеянный, дед Бий пошёл к ведуну.
Ведун сказал:
– Бог ремней не хочет помогать тебе в изготовлении сапог. Лучше смени ремесло.
Дед послушался ведуна и исполнил волю бога: поклялся больше никогда сапоги не делать, и в честь своего решения взял себе новое имя – Ремень.
И с тех пор подносил требы только богу ремней, которого в других деревнях ещё называли «скотьим богом».
И даже когда мой дед Бий Ремень, вместе с княжьим отрядом, уходил в дальний поход – он продолжал подносить требы богу ремней, когда все другие подносили богу войны и крови.
Эту нашу семейную легенду я считаю полностью правдивой. Я и сам, бывает, сяду сшить пару сапог, просто для забавы; вырезаю колодку, вымачиваю подошву, стараюсь, дырявлю дырки, кладу стежок, размеры блюду, каждый день зову заказчика на примерку, – а всё равно не выходят сапоги. Сбивается со ступни подошва, и голенище едет винтом.
Это значит, что бог ремней как был против, во времена моего деда, так и остаётся против. Мужчинам моего рода не суждено тачать обувь.
Сапог, как и броня, должен сидеть как влитой, и от сапога жизнь человека зависит больше, чем от брони.
Но то не моя судьба.
Доспехи, куяки, брони, зерцала, панасыри, шлемы, щиты, колчаны, ножны, поясные ремни – из моих рук выходят прекрасные. А сапоги не выходят.
И это означает вот что.
Если твоё дело не горит – не надо упорствовать и за него держаться, а надо поискать себе другого дела.
Я никогда не видел прославленного князя Ольга, первого защитника долины, – давным-давно, в седые времена, князь Ольг сел за стол отцов.
После Ольга княжил его сын Хорь.
После Хоря княжил его сын Стан.
После Стана княжил его сын Палий.
Сменялись князья, и сменялись их оружейные умельцы. Моего деда Бия сменил мой отец Ропша Ремень, – а его сменил я, Иван Ремень.
Каждый год по весне князь долины уходил в дальний поход на юг, за перевал, и забирал с собой две трети всех воинов. Одну треть оставлял на хозяйстве.
С князем обязательно уходили и его оружейники: кузнецы и доспешные умельцы.
Мой дед Бий ходил в походы семь лет подряд, а его сын Ропша, мой отец, – одиннадцать лет подряд.
Из походов приводили молодых жён, а также рабов; привозили оружие, серебро и бронзу, всякие диковины, перенимали знания; пригоняли скот, приносили новости.
Из похода мой отец Ропша Ремень привёз мою мать, уроженку племени аланов, женщину с чёрными волосами, умную и упрямую, именем Алия.
В южных землях человеческий разум был устроен иначе, и у каждого мужчины и каждой женщины было только одно имя, собственное.
Мать Алия умерла, когда мне было восемь лет.
От неё мне достались чёрные волосы и брови, а также упрямство.
Девки говорили мне, что я красивый, в мать пошёл.
После смерти матери отец не захотел жениться вторично, хотя волхвы и ведуны упорно его к этому склоняли, и даже вызывали на общинный ряд, пеняли, упрекали, пытались уговорить, предлагали невест. Старшины хотели, чтобы жизнь родов и общин текла обычным чередом, чтобы в межгорье процветала своя особая человеческая порода, семя от семени тех, кто владел долиной.
Ведь не князь же хозяйствовал в наших лесах. Мы, люди из родов кабана и россомахи, только наняли князя для обороны; настоящие владетели долины были мы сами: восемь родовых общин, от волка и лося, от орла и медведя.
И славный князь Ольг, и его сыновья и сыновья сыновей – хорошо понимали: если люди долины захотят, они выгонят князя Ольга и позовут другого, а если тот не понравится – наймут и третьего.
Ведь главным был не князь, обладатель меча, копья и безжалостного глаза, а те, кто его позвал.
Обыкновенные охотники и рыболовы, собиратели ягод, грибов, мёда и кореньев.
Я помню мать смутно, только через запахи.
Её кожа, её груди, её губы – пахли кислым сыром.
Она никогда не жила в мире с отцом: помню, почти каждый день они подолгу спорили, ругались и даже дрались.
После меня – первенца, старшего, ожидаемого – мать родила отцу ещё шестерых девочек. Потом умерла.
Ведуны сказали отцу, что покойница выросла в южном, тёплом и сухом воздухе, и не смогла привыкнуть к нашим прохладным погодам, а особенно к ледяным смертным зимам; по мнению ведунов, то был ожидаемый и объяснимый конец.
Из шестерых моих сестёр четверо умерли, не дотянув до года.
Выжили две: первая по очереди и третья по очереди.
Их имён я тут не скажу – незачем трепать; теперь это взрослые женщины, они счастливы и здоровы, у них хорошие благополучные мужья, дети и дома́.
Я родился, когда мой отец Ропша Ремень был молод и хотел всё везде успеть; пока его упрямая черноволосая жена, шумная, красивая и яркая, каждый год рожала девочек – отец погружался в меня, сына, первенца, глубже и глубже; он любил меня, возился со мной, возлагал на меня надежды.
Он положил нож мне под голову в первый день моего рождения.
В год я впервые порезался. В три года впервые подрался.
В четыре я самостоятельно снимал кожу с быка и оленя.
В шесть лет я умел за один день каменным скребком снять мездру с целой шкуры.
В семь лет я мог порезать целую шкуру на сотню пластин и каждую продубить в горячей земляной яме.
Отец всё объяснял, показывал пальцем, позволял пробовать и ошибаться.
Никогда не ругал. Терпеливо разрешал повторять снова и снова.
Если я разрезал ножом руку – он хватал ртом мой раненый палец и тщательно высасывал кровь.
Он очень любил мать, и когда её не стало – сильно горевал и потом два года пил.
Когда родовые старшины пытались уговорить отца жениться повторно – он ответил:
– Я однолюб.
В ту пору я был мальчишка.
