Скажу только, что спустя год мне удалось вернуться домой.
И вот, в родовой деревне, на весенний праздник, как уговаривались, я снова встретил рыжего Кирьяка.
Он рассказал, чем закончилась история младшей кузнецовой дочери.
Наутро после нашего расставания Марья ушла из отцовского дома.
Кузнец Радим сковал ей всё, что она требовала: и сапоги, и хлеб, и посох.
Кирьяк сказал, что старшие сёстры рыдали, бились и не отпускали младшую, держали за ноги и за локти, отец их оттаскивал и даже отливал водой из ведра.
Множество людей пришло смотреть, как уходит Марья: гремя железными подошвами, звеня железным посохом, согнутая под тяжестью котомки с железным хлебом.
Были те, кто считал, что Марья обезумела. Были те, кто плакал. Были те, кто дал ей в дорогу обычного хлеба, вдобавок к железному. Был соглядатай с княжьего двора. Был мальчик Велибор. Были ещё какие-то досужие бездельники, прибежавшие поглазеть, как малая девка в железных сапогах идёт искать любимого.
Она ушла по торной тропе в сторону Коломны, а куда дальше – никто уже не знал.
У Кирьяка не сладилось со старшей дочерью. Я не расспрашивал, почему. Кирьяк объяснил коротко: «Вредная».
Впрочем, это было понятно сразу.
Полюбить глумилу нетрудно, трудно замуж пойти. Богатые невесты не связываются с бездомными бродягами.
После ухода Марьи кузнец Радим перестал разговаривать с людьми, даже с дочерями, молчал с утра до ночи, объяснялся жестами, слух совсем утратил; но работу, конечно, не бросил. Кроме оружия, теперь начал ковать ещё и замки, запираемые сложными фигурными ключами, и продавал те замки по огромной цене.
Что до резанских князей – я так и не узнал, была ли княжья жена оборотнем, или мне только показалось. Спросить не у кого было.
Мы с Кирьяком снова сбились в ватагу, и много лет промышляли глумежом и шутовством, и каждое лето ходили всё дальше и дальше.
Нас мотало, словно были привязаны – и вдруг оторвали повод. То в Новгород, то в Могилёв, то в Закамье, то в степи.
Мы никогда не заходили в княжьи дома, устраивали только общие гульбища, под открытым небом, для всех.
Потом Кирьяк умер от моровой язвы.
Он так и не женился. Многие девки в разных городах любили моего рыжего друга, и наверняка у него где-то есть сыновья и дочери – но про то мне ничего неизвестно.
Его второе имя было Истр. Это значит «быстрый, как вода». Обычно люди с красным цветом волос отождествляют себя с солнцем – а вот мой друг сравнивал себя с водой, определял себя через воду.
Ему нравилось думать, что он, как вода, всюду может пройти, проникнуть, мгновенно нагрянуть и так же испариться. Смешно, конечно, но нам, когда мы сочиняли себе вторые имена, было по двенадцать лет, мы едва вступали во взрослое бытование.
Я сильно горевал по другу. Кирьяк мог бы добиться многого. Боги щедро его наградили, но жизнь отмерили слишком короткую: почему так бывает – неведомо.
С нелюдями и оборотнями я встречался потом не один раз. Но больше никогда на них не нападал, и если другие звали напасть, побить, прогнать, – отказывался и отговаривал других.
Однажды это был орёл, обращавшийся в старика. В другой раз это была маленькая девочка с собачьей головой. В третий раз это был змей на кривых лапах, с огромными острыми когтями, всюду оставлявший после себя древние руны, нацарапанные на камнях и стволах деревьев.
Всякие попадались существа – но ни один не заслуживал, чтоб я поднял на него руку.
Всё мне казалось, что тот орёл или тот змей, вернувшись из людского мира в свой тайный город, встретит Марью и расскажет, как я его бил, и Марья узнает, расстроится, будет думать, что я не поумнел.
А я поумнел.
Но, сказать вправду, в последние годы я совсем не встречал ни оборотней, ни шишиг, ни тем более птицечеловеков. Настали времена благодатные, урожайные, люди расплодились, стали заходить всё дальше в леса, по ручьям, по притокам, там, где раньше были непролазные дебри, – теперь пробиты тропы и даже поставлены пограничные знаки. А нежить, как и зверьё, людей не любит и от них уходит. Ни лешака теперь не встретить, ни мавку, ни анчутку. Отступили, бежали в глушь. В последний раз я встречал потустороннее существо лет тридцать назад, и не само существо, а только его послед: окаменевшее змеиное яйцо. Помню, я его продал ведуну за пятнадцать новых кун; тот ведун делал из змеиной скорлупы какое-то снадобье.
Конечно, я верю, что девка Марья дошла до небесного Вертограда, и отыскала любимого Финиста, и до сих пор живёт с ним душа в душу. Я в этом совершенно не сомневаюсь, и вы не сомневайтесь. Дошла непременно.
Помог ли ей железный посох, утоляла ли её голод железная краюха, – неважно.
Важно, что я в ней уверен.
И забыть её не могу. Слишком громадна была исходившая от неё сила. Слишком густа и горяча была великанья кровь, её наполнявшая.
Она могла бы стать мне хорошей женой. Но я не умел летать, а она искала того, кто умел.
Иногда – вот как теперь, в кругу товарищей, в тепле, за столом, полным еды и питья, в добром здравии – мне кажется, что птицечеловеки – не отдельный народ. Мы все – калужские, муромские, новгородские – и есть птицечеловеки, только забыли, как летать.
Говорят же волхвы, что всё живое есть единое целое сущее, связанное одной на всех кровью. Значит, в каждом нелюде заключён человек, а в каждом человеке – крылатый оборотень.
И бывало, что я стою на холме, стучу в бубен, вокруг пылают костры и пляшут люди, пот заливает глаза, пустая голова гудит, разум не понимает, где верх и где низ, – и вдруг кажется, что вот-вот обрасту перьями, и руки обратятся в крылья, и в несколько сильных взмахов поднимусь надо всеми, и меня понесёт по небу, как несёт спящего ребёнка молочная река с кисельными берегами.
Да, вот это хороший вопрос. Спасибо, брат, что задал его. Почему не заходил в княжьи дома? Почему не стал шутом при каком-либо правителе? Если дед Митроха горячо советовал? Сулил серебро, мёд и мясо?
Во-первых, не каждый совет идёт к пользе. Во-вторых, меня не тянет к князьям. Мне с простыми людьми легче и веселее. Я люблю простых, а князей пусть любят те, кто возле них подживается.
В-третьих, с тех самых пор боюсь: зайду в княжью хоромину – а там нелюдь сидит, в облике князя. И что делать тогда? Убегать? Или глумиться? Непонятно.
Хорошо не думать про князей, а быть от них свободным.
Помните: земля под нами свободна, и свобода вливается в нас через подошвы, и наполняет до макушки.
Хочешь быть свободным – просто иди по земле, шагай куда-то.
Теперь мне пора. Не хочется уходить, но надо. Если буду сидеть сиднем на одном месте – умру скоро. Чтобы жить, надо шагать. В пути человек не стареет, ибо время его не течёт.
