У меня нет никакой уверенности, что я вернусь домой в ближайшие годы.
Наверное, я мог бы тайком проникнуть в Вертоград, как делал раньше. Прокрасться незаметным и бесшумным.
Улучить в тёмном углу молодую княгиню Марью.
Она бы не удивилась.
Она бы помогла мне.
Она бы поговорила с мужем, она поговорила бы со всеми. Со стариком, с Сорокой, с Кулангом, со жрецами.
Кстати, год назад до меня донёсся слух, что первый жрец Кутх скончался в возрасте ста шестидесяти одного года – ушёл добровольно, посчитав свою миссию выполненной: холодный подъём состоялся. Пусть не на ту высоту, о которой мечтал старик, – но на сопоставимую.
Место почившего Кутха по старшинству занял второй жрец Чирок, мой родственник.
Наверное, если бы я захотел – я бы вернулся, и никто бы не возразил.
Я, может быть, так и сделаю.
Но сначала закончу свою хронику, и размножу её, и распространю.
Если я вернусь; если меня поставят на колени в Главном Храме, перед алтарной чашей, заполненной чистейшими камнями, и заставят отречься от своих идей, – я отрекусь мгновенно. И во мне ничто не дрогнет.
Я отрекусь ради остальных, ради своего родового гнезда, ради своего дома, ради того, чтобы ещё пожить в нём.
Но внутри я останусь верен себе, и записанные на пергаменте эти строки – тому порука.
Марья долго оставалась в моей памяти. Её глаза, её прямые плечи. Её скупая улыбка. Её тихий, твёрдый голос.
Я вспоминаю, как помог ей добиться своего, – и радуюсь.
В её счастье есть и моя заслуга.
Ни успех, ни благополучие не являются достижением каждого отдельного человека: всегда есть другие, менее заметные, окружающие. Те, кто способствовал, подставил плечо.
Есть победители, знаменитые и блестящие триумфаторы, а есть те, кто им помогал. Их имена никому не известны. Их забывают, про них не сочиняют песен и легенд.
Помните: никакой великий подвиг не вершится в одиночестве.
Конец
