Теперь я увидел, что сбежали не все. Из домов выходили те, кто раньше прочих ушёл с площади; те, кого катастрофа застала в домах.
Эти озирались и смотрели на князя.
Странно было видеть площадь, забитую людьми – и вдруг опустевшую за кратчайший промежуток времени.
Несколько светильников по углам площади упали; горящая земляная кровь растеклась по помосту, и вот-вот могли бы вспыхнуть несколько опасных пожаров – но мгновенно подскочившие факельщики с вёдрами песка быстро засы́пали открытое пламя.
Увидев, что факельщики тоже не поддались панике, не сбежали и теперь хладнокровно исполнили свою прямую обязанность, я совсем успокоился, а вдобавок ощутил прилив гордости за свой народ.
Всё здесь было налажено и продумано; те, от кого зависела судьба Вертограда, остались на своих местах, сохранили трезвый рассудок и, в конечном итоге, спасли город от гибели.
– Тушите огни! – крикнул старый князь. – Держите город всей силой!
Факельщики бросились засыпать песком светильники.
Всё погрузилось во мрак.
Я закрыл глаза, сосредоточился, схватил железные прутья и взлетел. Потащил, потянул за собой клетку, площадь, Храм, дома Внутреннего круга и Внешнего, свой собственный дом, своих соседей и родственников, друзей – всё, что любил; всё, что сделало меня – мной; мою утлую, поскрипывающую деревянную родину.
Из пяти тысяч моих сограждан во время падения сразу сбежали, поддавшись панике, примерно четыре тысячи, но оставшиеся сохранили хладнокровие и удержали город.
Увидев, что падение остановилось, сбежавшие стали возвращаться: они возникали из ночного мрака и опускались на настил, сначала сильные молодые мужчины и женщины, потом старики, потом матери с детьми.
Каждый прилетевший мгновенно включался в общее летательное усилие, и подъём трещащей и скрипящей деревянной конструкции продолжался почти всю ночь, в тишине и темноте.
Подъём остановили, только когда большинство ощутило холод и трудности с дыханием.
На такой высоте небо было невероятно высоким и абсолютно чёрным; бессчётные звёзды сияли ледяным светом.
Пока мы поднимали обитель выше и выше, никто не произнёс ни слова. Только дети плакали на руках у матерей.
В городе горел единственный сигнальный огонь – светильник на вершине Храма Солнца: ориентир и маяк для всех заблудших.
Когда подъём остановился, когда стало ясно, что опасность миновала, катастрофа предотвращена и никто не пострадал, – люди стали покидать площадь, так же молча и торопливо; все были подавлены и напуганы, все устали, все хотели разойтись по домам и обнять своих родных.
Про меня забыли в четвёртый раз, да и сам я про себя забыл.
Но нашёлся человек, который вспомнил. В темноте я не сразу его разглядел.
Второй жрец подошёл к клетке и велел охраннику:
– Открой. Выпусти его.
Охранник кивнул напарнику, тот отправился в сторону кафедры, спрашивать разрешения у командира; пропал во тьме, но быстро вернулся. По его знаку клетку отомкнули.
– Чирок, – сказал я второму жрецу. – Мы вроде бы родственники. Или я ошибаюсь?
– Да, – ответил второй жрец, распахивая передо мной дверь. – Наши деды были братьями. После смерти твоего отца я унаследовал твой дом. Выходи.
Первый охранник выхватил нож и ловко разрезал путы на моих локтях. Я выпрямил руки и едва не закричал от боли. Чирок равнодушно смотрел, как я морщусь и кусаю губы.
– Уходи, – сказал мне Чирок. – Покинь город. Тебя не простят. Все будут думать, что падение связано с тобой. Исчезни. Вернёшься лет через пять, и тебя помилуют. Прощай.
Я понимал, что он прав, и одновременно не хотел понимать.
Боль в затёкших руках помогла мне пережить разочарование.
Я повернулся и бросился к князю.
Он уже сошёл с кафедры. Сегодняшняя ночь тяжело ему далась, но хозяин города держался прямо и ступал твёрдо. Он шагал в сторону дома, лишь совсем немного опираясь на руку Куланга.
Он увидел меня; помрачнел.
– А, – сказал он тихо. – Ты.
Я поклонился.
– Вот что, – произнёс князь вяло и угрюмо, – пока исчезни. Возвращайся вниз и там сиди, внизу. Народ тебя не простил. Года через три вернись, и мы что-нибудь придумаем. Понял?
– Да, – ответил я. – Всё понял. Прощай, князь Финист. Благодарю тебя за доброту.
Я посмотрел на Куланга, на Сороку, кивнул всем сразу.
– Прощайте все.
Руки болели; летательное усилие далось мне мучительно.
Но я взлетел так быстро, как только мог.
Погружённый в темноту город остался позади.
12.
Я пишу эти неказистые записки в первую очередь для своих прямых потомков, таких же летающих людей, как я сам.
Но я хотел бы, чтоб мою повесть прочитали и земные дикари.
Для них, мало смыслящих в устройстве природы птицечеловека, я сделал специальные пояснения.
Для меня главное – чтоб я был понят. Чтоб любой читатель этих строк составил исчерпывающее мнение обо всём произошедшем.
Неважно, кто он: дикарь или летающий человек.
Эта история закончилась ко всеобщему благополучию, счастливо для большинства её героев.
Падение города, как потом подсчитали жрецы, длилось всего три или четыре мгновения. Конструкция провалилась едва на семьсот локтей.
Но птицечеловеки были ещё много недель сильно подавлены, изживали в себе страх, обсуждали случившееся.
Обо мне никто не вспоминал.
Потом, спустя, может быть, месяц, все понемногу успокоились.
Княжеский сын Финист женился на земной девушке Марье.
За три года она родила ему троих детей: двух сыновей и дочь.
Что произошло тогда, в спальне, каким образом Марья разбудила память Финиста и заставила его вспомнить прошлое, – никто не знал. Некоторые недоброжелатели и завистники продолжали потихоньку шептаться по углам, упоминали тёмное земное колдовство, но в общем молодую княгиню в городе полюбили, и каждый раз, когда она разрешалась от бремени, – шумно праздновали.
Старый князь выглядел во время суда сильно сдавшим, больным – но, когда всё кончилось, его здоровье вдруг окрепло.
Говорят, хозяин города был очень доволен браком своего сына, ему нравилась невестка.
Прежняя жена – Цесарка – была изгнана, улетела на поверхность, но спустя двое суток вернулась, измученная и грязная, и умоляла её пощадить. Никто не удивился. Несчастной молодой дуре разрешили остаться в городе. Но старый князь поставил свои условия: Цесарка на всё согласилась, лобызала его руку, затем обрила голову и приняла обет безбрачия сроком на десять лет, и посвятила себя алтарной службе при Главном Храме.
