Он так и не предложил мне сесть.
– Почему я должен тебя помиловать?
– Отвечу, – сказал я, – если пойму, что произошло. Чтоб я принёс тебе пользу, я должен знать, как всё было.
Князь хмуро погрозил мне пальцем:
– Ты хитрый, я вижу.
– Может, и хитрый, но клятве не изменял. И тебя не предавал, и не предам.
– Увидим, – сказал князь, нехорошо усмехнувшись. – А было вот что. Жена моего сына впустила в спальню чужого человека. Дикую девчонку. Впустила в обмен на подношение. Возможно, девчонка соблазнила моего сына. Возможно, применила колдовство. Финист был слабый, после болезни – а тут поднялся, здоровее здорового. Взял оружие, призвал охрану. Жену приказал схватить за предательство. А потом уже я вызвал свою охрану и велел взять всех. И дикарку, и сына, и его жену…
Старший Финист надвинулся, посмотрел исподлобья; мне удалось выдержать удар его взгляда.
– Теперь говори, каким боком ты здесь.
– Я здесь не боком. Я лицом. Я помог вернуть память твоему сыну. И ещё я помог изобличить измену. Я сделал это ради тебя и своего народа, но и ради себя тоже; лукавить не буду. Я попрошу прощения – и, надеюсь, мне разрешат вернуться. Вот моя цель. Я пришёл с добром, и девка эта, дикая – тоже пришла с добром…
– Я должен её казнить, – тяжко выдавил старый князь. – По Завету так. Но мой сын против.
– Тогда казни и меня, – сказал я. – Мы с ней заодно. Я её сюда доставил. И сам пришёл, чтоб поддержать. Я всё знаю про тебя, князь. А ты всё знаешь про меня. Двадцать лет назад я служил в городской охране. Ты хорошо относился к моему отцу. Когда ты проходил мимо, ты всегда хлопал меня по плечу…
– Твой отец умер, – сказал князь.
Я кивнул.
– Да. Восемь лет назад. Я был на похоронах. Прокрался тайком. Потом вернулся вниз. И там, внизу, я видел тебя, князь Финист. Много раз.
Старик выпрямился, теперь в его взгляде было враждебное любопытство.
– Ты спускался в долину, – продолжал я, – ты посещал старую ведьму Язву. Может быть, ты знаешь её под другим именем… Это неважно. Важно, что я тебе не враг, я хочу тебе помочь. Я уважаю твоего сына, я уважаю его подругу, эту земную девочку – никого сильней её я не встречал ни внизу, ни наверху… Я на твоей стороне. Я сделаю всё, что ты скажешь. Только пообещай, что меня простят…
– Такого обещания, – сурово произнёс старший Финист, – дать не могу. Это решит суд, согласно Завету.
Я собрался с духом и тоже придвинулся ближе к старику, и перешёл на шёпот.
– Согласно Завету, твой сын не должен был сходиться с бескрылой девушкой. А он сошёлся. Согласно Завету, твой сын не должен был ничего рассказывать ей про наш город. А он рассказал, и даже подарил дорогой инструмент. Согласно Завету, ты, князь, не должен был лечить сына дикарскими снадобьями – а ты лечил. Ты мог погубить его. Слюна змея – сильнейший яд. Твой единственный сын едва не сделался безмысленным дураком. Тогда ты остался бы без наследника, а наш народ – без правителя. Младшего Финиста спасло только чудо. Я могу всё это сказать на суде. А могу не сказать.
Князь выслушал, гордо выпрямился.
– Есть ещё один путь, – ответил он. – Я прикажу удавить тебя. Здесь, сейчас. И сбросить вниз.
– Да, – сказал я. – Можешь. Но не сделаешь. Я прилетел сам, и сдался добровольно, потому что верю в твою мудрость. Ты никогда не был жесток. Ты правил не страхом, но разумом и знаниями. Оставайся таким же. Мы все тебя любили и любим. И даже я, проживший полжизни внизу, теперь, говоря с тобой, понимаю, что люблю тебя. Повторяю, я ради тебя готов на всё, я давал тебе клятву верности и до сих пор ей верен…
– Ты смелый парень, – похвалил князь.
– Нет во мне смелости, – ответил я, – только отчаяние. Я давно решил: или вернусь к своим, или умру. Без моего народа мне жизни нет.
Старый князь выслушал с совершенно бесстрастным лицом и поднялся – снова тяжело, уперев обе руки в колени. Исполин слабеет, подумал я. Сколько ему лет? Двести пятьдесят? Если уцелею, надо будет спросить у жрецов.
– На твоём месте, – произнёс князь, – я бы готовился к смерти.
– Подожди, – сказал я, когда он уже шёл к двери. – Если убьёте меня – пощадите хотя бы девушку! Хотя бы её!
Ответа не было; старик исчез.
Тот же мальчишка-охранник, с крепкой шеей и толстыми щеками, вынес кресло, глянул на меня опасливо и закрыл дверь.
Может, и убьют, подумал я.
Обоих.
И Марью, и меня.
Тихо задушат и сбросят; следов не останется.
Не все знают, что в комнатах княжьего дома есть тайные выходы, люки в полу. Старик может самостоятельно открыть такой люк и сбросить Марью, ничего никому не объясняя.
Была девка – и нет её.
Был Соловей, преступник, разбойник, – и нет Соловья.
Да, он был умён и великодушен, старый правитель летающего народа; но за двадцать лет моего отсутствия великодушие могло исчезнуть. Жизнь переменчива. Добряк может озлиться, благородный – стать подлецом.
Не сам ли я прошёл тот же путь? От воина, человека чести, – до злодея?
Уповая на благородство других – вспомни о себе. О том, как низкие помыслы одолевали тебя.
Ожидая от ближних правды – отыщи её сначала в себе.
Я подумал, что неплохо было бы помолиться, однако священные слова давно стёрлись из памяти.
Честно сказать, я никогда не помнил до конца ни одной молитвы; в молодой голове такое не задерживается.
Безо всякой уверенности я подошёл к окну, снаружи закрытому, но пропускающему сквозь щели тонкие золотые лезвия, и подставил лицо под луч.
– Великое Солнце, – пробормотал. – Ты даёшь свет, им же все мы живы… От твоего тела питаемся…
Как учили жрецы, трижды сильно нажал пальцами на закрытые глаза, и под веками, в чёрной пустоте, вспыхнули разноцветные бутоны удивительной красоты: переливчатые радужные знаки, послания высшей сущности.
– Ничего не взыщем, кроме света, и его воле подчинены…
Дальше я не помнил слов; узоры на обратной стороне век быстро вспыхнули, но так же быстро исчезли.
Ещё раз повторю: я никогда не был благочестивым; два или три основных заветных стиха меня заставили выучить в детстве родители и учителя; повзрослев, я всё забыл.
Не было у меня никогда никаких особенных отношений с богом.
До изгнания я был слишком молод; юному дураку бог не нужен.
После изгнания я решил, что бог меня оставил, – и с тех пор почти никогда не вспоминал о нём.
Бог был наверху.
Бог любил сверкание, сияние, сладкие запахи и красивые слова.
